Ну, не буду вам больше мешать.
Дверь закрылась, парень опять сидел на стуле, смущенно вертя в руке десятимарковые бумажки, потом кашлянул:
— В самом деле, здорово повезло,— заявил он, вздохнув с облегчением.— Иначе я себе бы места не нашел.
— Ты слышал, как обстоит дело, чего же ты еще ждешь? — напустился на него дядя Ганс. Он и в самом деле лучше себя чувствовал, одной надежды увидеть завтрашний день было ему сейчас вполне достаточно.— Я не вправе тебя здесь задерживать, да и не имею никакого желания, хочу час-другой поспать, у меня уже глаза слипаются,— утверждал он, хотя его вовсе не клонило ко сну и он с особой остротой воспринимал все чувства, отражавшиеся на лице паренька, сомнения и страхи, которые не удалось рассеять разговорами ни ему, ни даже врачу.
— Я должен, я хочу остаться,— сказал парень и стал рассказывать о своей работе — сельскохозяйственное строительство, изготовление бетонных плит, коровники и силосные башни для окружающих деревень, куда он иногда ездил, когда объекты были построены и пущены в эксплуатацию.— Я ни разу не пожалел, что пошел в строители, по крайней мере видишь результат своей работы.— Краска смущения все еще не сошла с лица парня, он беспокойно ерзал на стуле, не знал, о чем дальше рассказывать, таким обыденным и неважным казалось ему все, что было с ним до сих пор.— Я ни о чем никогда не сожалел,— заверил он снова.— Но если б я после
несчастья с вами ушел или остался там один, не узнал бы, как вы, живы ли...
— Ты же видишь, я жив, так что теперь ступай,— оборвал его дядя Ганс.— Забирай деньги, возьми такси и знай, я уж как-нибудь постараюсь завтра быть таким здоровым и бодрым, что ты от радости ахнешь. Ну, прошу тебя!
7
Парень взглянул на свои наручные часы, еще не было даже половины третьего. Сквозь занавешенные окна проникал голубоватый неоновый свет, столь же неприютный, как и тишина в коридоре и на лестнице. Громко отдававшиеся шаги врача давно замерли. Сестра — она молча стояла, прислонясь к двери,— бесшумно вышла. Дребезжа поклажей, по улице с грохотом проехал грузовик, потом протарахтела легковая машина или, может, мотоцикл. Так как старик покосился на окно, парень сквозь щелку в занавеске посмотрел вниз на улицу и едва различил удалявшиеся огни автомобиля, так сгустился, наполз угрожающий туман.
— Теперь все равно не найдешь такси,— заметил он,— автобус пойдет только через три часа.
— Знаешь, мне тоже не спится,— сказал дядя Ганс и со вздохом смирился с тем, что парень, считая это своим долгом и все еще чувствуя себя виноватым, вопреки его воле дежурит у кровати.— Если ты всего этого не понимаешь, то я тебе по-другому объясню, без прикрас, как мне жилось, когда я был в твоем возрасте. Тогда все выглядело иначе, никакого тебе туману, полная ясность, где правда и где неправда, где друзья, где враги, чаще всего уже разделенные передним и задним дворами. Правду в тебя вколачивали, голод делал из тебя вруна, вора и убийцу. Мысленно я кое-кого всерьез взял на мушку, негодяев, мерзавцев, величайших преступников, всех бы их прикончил, если б у меня достало мужества. Но что об этом говорить, теперь дело в тебе.
Молчание. Что-то загромыхало по мостовой, послышались отдаленные голоса, потом тишина.
— Я долго шатался без работы, пока не нашел места, мне едва хватало на пропитание, самое тяжелое было время,— начал он рассказывать.— Сперва мыл трамвайные вагоны, позднее заменял в вагонах разбитые стекла,
это было значительным повышением, нежданной удачей. К сожалению, стекла бились нечасто, пассажиры были осторожны, опасались, за малейшие повреждения их заставляли платить. А настоящие столкновения, при которых вылетают все стекла, случались и вовсе редко. Я сидел без дела, и меня должны были уволить, мастер сказал мне: «Где нечего делать, там нечего и получать!» В отчаянии я сам себе маленько подсобил, тайком похозяйничал в депо, разбил несколько стекол и таким манером добыл себе работу. Некоторое время все шло хорошо, пока я однажды в отдаленном углу, войдя во вкус, не стал швырять довольно увесистые камни и не угодил мастеру в голову — он улегся спать в неисправный моторный вагон. В первую минуту я подумал — он кончился, вытащил его через заднюю дверцу на свежий воздух и рукой прижал лившуюся кровь. «Флемминг, Флемминг,— все кричал я,— ты ведь жив, лучше убей меня, чем такое учинить». Тут он открыл глаза и стал отчаянно ругаться. «Тебя, паршивца эдакого, конечно, убить мало, да только какой мне от тебя прок, если тебя закопают». Он позволил мне сделать ему перевязку и довести до врача, которому пришлось основательно заплатить, чтобы история эта не выплыла наружу. «И если кто тут опять прикорнет или что побьется!..— рявкнул он на меня на следующий день, что, впрочем, не помешало ему снова улечься на часок соснуть.— Марш работать, дел у нас невпроворот!»
Старик тяжело вздохнул: Флемминг совсем недавно умер, восьмидесяти пяти лет, и до самых последних дней был бодр и полон всяческих планов; да, человек умел жить.
— Мой лучший друг,— продолжал он.— Мы никогда больше не упоминали об этом досадном случае, а ведь он мог плохо кончиться. Нет смысла рассусоливать «могло бы» да «если бы» — это ничего уже не изменит. Что может и должно изменяться — меняется. Тут не следует быть разборчивым и нельзя откладывать дело в долгий ящик. Начинать надо, не дожидаясь, пока уверуешь в свои силы, не то наступит день, когда уже другие в тебя не поверят.
Текло время, утекала жизнь. В больнице наряду с другими вещами у дяди Ганса взяли и часы, время он мог узнать, только когда парень протягивал ему руку и сидел не шевелясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91