Теперь, задумчивый и напряженный, парень лишь проронил «да», руки его беспокойно сколь зили взад и вперед вдоль сиденья стула, видимо, он с трудом подыскивал нужные слова.
— Раньше я бы тоже локтями пробивал себе дорогу,— заявил он наконец.— Если нельзя было иначе, то силой или так, как вы. Я не мог бы жить без работы, и вообще по-другому, чем теперь. Поэтому я готов сделать все, чтобы нам ничто не помешало, чтобы и дальше все шло и оставалось таким, как есть.
Таким, как есть? — возразил дядя Ганс и почувствовал острую боль в сердце, даже вздрогнул.— Ступай, пожалуйста, ступай,— прошептал он парню.— Ничего-то ты не понял, я достаточно говорил, и теперь мне надо немного отдохнуть.
8
Парень вышел из палаты, по коридору к нему спешила сестра.
— Что случилось?
Она исчезла в палате больного, тут же вышла и сказала:
— Надо было сразу нас известить.
Сестра убежала и вернулась с врачом, который без лишних слов поспешил к старику, затем подошел к двери и спросил:
— Что это сто так взволновало? Случилось что-нибудь?
На это парень не знал что ответить, нерешительно последовал за врачом и вместе с ним приблизился к постели дяди Ганса, который, казалось, спал без каких-либо признаков боли.
— То вроде хорошо, то плохо, не нравится это мне,— немного погодя сказал врач и пожал плечами.— Лучше вам подождать, пока он проснется, ни в коем случае не уходите без его ведома.
Врач ушел, а сестра еще задержалась у раскрытой двери.
— Не тревожьте его, пусть спокойно поспит, он совершенно обессилел и нуждается в покое,— шепнула она и закурила сигарету.— В палате вам нельзя курить, только в виде исключения здесь. Хотите сигарету?
Парень покачал головой, а сестра улыбнулась.
— Вам не действует на нервы ожидание? — спросила она.— Я еще никогда не видела, чтобы кто-либо так долго здесь выдерживал, даже родные, даже не всякая мать у собственного ребенка.
Когда сестра ушла, старик сказал:
— Закрой дверь! — Он раскрыл глаза, глубоко вобрал в себя воздух и повернулся к парню: — Что б тебе взять сигарету да отдать ее мне, эх, парень, парень! — Обычно он курил трубку, лучший табак, который удавалось раздобыть.— Я сразу же, как вышел из автобуса, собирался закурить, черт побери! Сколько уже прошло времени? — спросил он.— Который час?
Парень протянул ему руку с часами: прошло пять-шесть часов. После краткого беспамятства он увидел возле себя в машине «скорой помощи» этого парня, чем-то напоминавшего ему сына, внука—лица и времена у него путались...
Но он упорно старался придерживаться голых фактов. «Я был рассеян, когда переходил дорогу»,— сказал он парню еще по пути в больницу и теперь снова это повторил.
— Поездка была долгой, мне захотелось курить, и я стал шарить в карманах, искал трубку. Разве я не держал трубку в руке? — Никакого ответа; голова трещала
и болела, туман и темнота, молчание.— Ты что, не слышишь, ведь все совершенно ясно, все именно так и было?
— Я понял, понял,— ответил парень и придвинул стул к самой кровати. Он не хотел пропустить ни одного слова, а ему лучше помолчать, чем опять сболтнуть что-то не то.— Я держусь правды, я сказал, как это случилось, и никогда не смогу сказать ничего другого.
Человек семь или восемь стояли возле автобуса, когда старика сбил мотоцикл: супружеская пара из деревни, рыбак Эрлер с Голубого озера и двое приезжих — ничего другого не могли видеть и ничего другого показать.
— Но рассеянным вы не были, и в руке вы ничего не держали и в кармане не шарили,— твердо заявил парень.— Я сразу к вам подскочил, а за мной водитель автобуса. Он стал орать, будто я выписывал зигзаги. А я только хотел вас объехать, под конец рванул влево, упал и сшиб вас.
— Вот оно — уязвимое место,— сказал дядя Ганс и подумал: застонать ли ему, закатить глаза или подмигнуть, на большее он не был способен, чтобы помимо слов прийти парню на выручку.— Меня тревожит, что ты теряешься, когда на тебя орут,— втолковывал он ему, причем сам разволновался, повысил голос, но тут же извинился:— Вот я уж и сам начинаю орать, просто ума не приложу, что с тобой делать.
Кто знает, что готовит завтрашний день, вряд ли хорошее пробуждение, если можно вообще думать о сне и пробуждении. Совсем не исключено, что никто уже не будет лежать здесь в постели и стонать или ругаться, а вынесут из палаты скончавшуюся жертву несчастного случая, чьи просьбы, желания и последние надежды не очень-то идут в счет. Водитель автобуса повторит свои обвинения для внесения в протокол, один из пяти свидетелей, возможно, изменит свои благоприятные показания, ведь все, кто был на остановке, не в силах были скрыть ужаса и возмущения, из-за лихачества таких вот необузданных молодцов никто уже не может быть уверен, вернется ли он цел и невредим домой.
— Да пойми же наконец, чем это тебе грозит,— горячился дядя Ганс.
Слишком многого ожидал он от себя и от других, немалого добился упорством, половинчатость принимал за цельность, хоронил иллюзии, но никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным, как в эту минуту, когда парень опять повторил:
— Я понял, конечно, и сказал правду, и на этом буду стоять.
9
Три часа ночи. Появилась сестра, оглядела палату и дала старику что-то выпить. Стакан воды с растворенной в ней таблеткой она, как ей было велено, поставила рядом на тумбочку. Она еще оставалась минуты две-три, спрашивала о том о сем.
— Если вам что-нибудь потребуется, тут у вас звонок.
Предложила принести радиоприемник, телевизор; кто-то звонил из Берлина, но ничего более определенного она не могла сообщить. Она готова была принести все, чего бы он ни пожелал, и врач с минуты на минуту заглянет к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91