Перед домом они встретили Феликса, один сынишка сидел у него на закорках, другой повис на отце, а рядом жена и пестрый змей со смеющейся рожей.
— Иго-го... Н-но! Н-но! Пошла!—дурачился Феликс, подпрыгивая и лягаясь, но вдруг сощурил глаза, потому что солнце выглянуло из-за туч, и дядя Ганс рассказал о старике, которого послал Хинц.
— Так или иначе все прахом пойдет,— неожиданно серьезно ответил молодой человек, отвернулся и, словно ища опоры, схватил руку жены.— Если будет война, не только мертвых рыб никто считать не станет, но и нас, людей.
Калитка захлопнулась. Семейство не спасалось бегством, оно шумно проследовало к дому и даже не соблаговолило оглянуться. Не в характере Феликса было удостоверяться в действии своих слов. Но Матиаса, который за ними пошел, он погладил по голове и обещал ему нового змея. И не до весны, лета и осени должен был он ждать, нет, на такой долгий срок сосед теперь ничего не откладывал. Каждый день мог оказаться последним, таков был ответ Феликса на день мертвых рыб.
Но вот наступили будни, утро понедельника, прохладная погода, дождь. Описав на мотоцикле крутой вираж по грязи перед домом, Феликс вернулся, подошел к окну, откуда выглянула жена, и возвратился с накидкой к дяде Гансу.
— Мне хотелось бы, чтобы вы сегодня присутствовали как свидетель,— сказал он.— Жена дома, можете оставить мальчонку с ней.
Матиас был уже у двери, почти не разжевывая, проглотил бутерброд и даже не нашел времени спросить о змее.
— В такую погоду...— нерешительно заметил дядя Ганс и примерил накидку, которая в плечах была тесна и едва доходила ему до колен.
Он вытащил из-под шкафа резиновые сапоги, натягивая их, смахнул с них пыль и стал задумчиво обтирать.
— Что, трубка в пути погаснет? — спросил он, протягивая дымящуюся трубку Феликсу.— Я вот все думаю, как бы вас расшуровать. Потому как для упорной хандры я свидетель плохой. Так же как и для конца света, который вы предрекаете.
— Вам совсем не обязательно быть одного со мной мнения, но предоставьте и мне иметь свое,— возразил Феликс.
Застегнул штормовку и, не оглядываясь на дядю Ганса, пошел к мотоциклу, а тот, не проронив больше ни слова, последовал за ним. Они молча тронулись в путь, и оба дружно зачертыхались, когда сразу же за деревней, на дороге, идущей вдоль берега Голубого озера, их застиг сильный ливень, мотоцикл увяз и им пришлось толкать его по грязи и трясине.
Несмотря на накидку и резиновые сапоги, дядя Ганс, насквозь вымокший, вошел вместе с Феликсом в новую контору кооператива возле ветхого лодочного сарая. Сначала никто и не заметил, что среди рыбаков затесался посторонний, но затем Хинц его узнал, поспешил к нему навстречу и спросил:
— Тебе, товарищ, ясно, что все здесь будет обсуждаться строго секретно?
Дядя Ганс кивнул и сел на одну из передних скамей
— Знаю,— ответил он,— потому-то я и здесь.
На это Хинц не нашелся, что ответить, и отошел к столу президиума, но и тут ему ничего не пришло в голову, однако выручила сила привычки.
— Тише, коллеги,— крикнул он в зал, схватил подготовленные бумаги, и голос его вновь обрел ту гибкость интонаций, что позволяет увещевать, грозить, льстить и, не переводя дух, очернять.
— Феликс Фидлер,— сказал он, предварительно прочитав по листку повестку дня и что-то о праздновании Первого мая,— наверняка помнит, что здесь ему после завершения курса были предоставлены все возможности для повышения квалификации, и теперь ему надлежит ответить за преступное пренебрежение своими обязанностями на руководящем посту.
Первым пунктом, однако, было 30 апреля, понедельник, за который нужно отработать 21 апреля, и это помимо постоянного присмотра за интенсивно выращиваемой молодью.
— Ясно? Кто против? Никого. Воздержавшиеся? Итак, второй пункт — бригада Родникового озера.
Там имелось всего 38 банок икры, предприятия-партнеры поставляли икру с перебоями, в последнее время, можно сказать, почти ничего не дали, а за все будет в ответе кооператив.
— Икра, икра, нам позарез нужна икра! — горячился Хинц, вошел в раж и даже позволил себе горькую шутку: — Если мы не получим икры, у нас будут не мальки, а одни мертвяки, с третьего дня их двести тридцать тысяч. И тут мы подошли к третьему пункту нашей повестки: Фидлер.
Фидлер встал и заявил протест:
— Я возражаю против такого тона, такого науськивания еще до начала всякого расследования.
Хинц:
— Ну, извините, поскольку вы за это отвечали, мы освобождаем вас от вашей ответственности, вот и все.
В зале шум, старый рыбак взволнованно укоряет Фидлера:
— Ты учился на наши деньги, получил знания, а потом такое учинить, стыдно!
Хинц:
— И ни малейший самокритики, ни слова о том, как он намерен возместить убытки.
Феликс:
в Окружной совет, никакой вины я за собой не признаю. Голоса с мест:
— Возмутительно!
— А еще дерзит, задается!
— Почему бы тебе сразу не написать в Государственный совет?
— А мы кто? Кому отдуваться за твои глупости?
— Смотрел на все сквозь пальцы, на пять дней вообще исчез, пока вся рыба не подохла!
Все кричали кто во что горазд, кто-то дергал Феликса за мокрую штормовку и орал ему прямо в лицо:
— Да тебя вышвырнуть мало, тебя под суд надо отдать, в каталажку!
А молоденький рыбак спросил:
— Почему ты ни разу не пошел взглянуть на рыб, ни единого разу?
— Тише, в последний раз требую тишины! — рявкнул Хинц и застучал карандашом, кулаком, а затем и папкой по столу президиума.— Мы не собираемся никого приговаривать, вовсе нет,— заверил он, встал в позу, смахнул упавшие на лоб седые кудри и повернулся с какой-то странно застывшей улыбкой к Феликсу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91