В присутствии Веры он казался себе молодым, развеселым, дерзким и бесстрашным до безответственности. На третьем этаже он увидел пестро раскрашенную скамью у коридорного окна, которую частенько уставлял цветами, кульками с фруктами и бутылками вина. Он нашел и хорошо ему знакомую табличку: «Вера Н.», мексиканский коврик у двери и красные мокасины, которые привез ей как-то из поездки. Ему казалось, будто он ушел отсюда только вчера, вот они, эти вазы, и кактусы, и цветущие растения, только филодендрон пышно разросся и обвил коридорное окно до верха.
Король звонил, стучал, звал, но все напрасно, да он и сам это знал. Такая женщина, как Вера, не сидит в это время дня дома, ничто не могло удержать ее в четырех стенах — человека честолюбивого, страстно жаждущего успеха в работе и в учебе, путешествий, многочасовых разговоров где-нибудь и с кем-нибудь. Люди, суета, спешка, развлечения, малая толика приключений, постоянные разъезды — такой была ее жизнь. Чудо, что табличка на двери все еще висит и оставляет надежду найти потерянный след, навести справки, чтобы наконец-то получить достоверные сведения.
Спускавшаяся по лестнице женщина поздоровалась с Королем, остановилась. Она, видимо, помнила его и с удивлением теперь разглядывала.
— Если хотите застать кого-нибудь в этой квартире, так приходите вечером,— сказала она и еще несколько раз обернулась, сходя вниз по лестнице.— Около половины шестого, она сначала еще берет ребенка из яслей.
— Мальчика? — спросил Король, когда женщина уже давно прошла, и прислонился к двери, не в силах бежать за ней, чтобы выспросить ее.
Он потер глаза и увидел, что табличка расплывается. Он пошатнулся, ему казалось, что рее вокруг кружится, что пол словно бы ускользает из-под ног, пол и все, что его окружало, даже годы его жизни, дни и ночи с Верой в этом доме и в других местах. Только ту, постороннюю женщину, вслед которой он глядел не отрываясь сквозь филодендрон, видел он четко, ее слова доносились до него снизу, из подъезда или уже с улицы. Она сказала:
— Мальчика, да.
Когда Король уезжал из редакции, Розвите приходилось позаботиться, чтобы Манке, Франкенберг или Янина заняли места в «святая святых» и исполняли шефские обязанности.
— У меня нет ни времени, ни охоты разыгрывать из себя шефа, я делаю газету,— прокричал в телефон Манке, хотя обычно был человеком добродушным, флегматичным и более чем покладистым.
От Франкенберга она вообще ответа не получила, когда позвонила к нему, а один из младших редакторов позволил себе двусмысленную остроту:
— Можно и другого кого найти, кто последит, чтоб с водой не выплеснули и ребенка.
А вот Янина примчалась сама, спокойно отнеслась к тому, что шеф обратился в бегство, а ребенка поместил в лекционной комнате.
Вместе с двумя-тремя сотрудницами она забежала к Маргот Кнопф, но та позволила им только глянуть разок в щелку.
Красивенький малыш, полненький и здоровый — на этом женщины сошлись.
Все остальное было смутным, спорным, но, видимо, скандальным, а главное, мать ребенка исчезла, не давала о себе знать, да и вообще посмела так поступить у них в редакции, и, как нарочно, именно с шефом.
— А как он реагировал?
Такими вопросами одолевали сотрудницы Янину и Розвиту, вдоволь наговорившись в коридоре, обсудив все догадки и слухи, ходившие по редакции, даже проникшие за ее пределы. Кое-кто считал, что необходимо срочно дать в завтрашнем номере объявление с описанием найденыша, чтобы, возможно, получить какие-нибудь разъяснения от населения. Мальчик, примерно трех месяцев, голубая вязаная кофточка, ползунки в голубую и желтую полоску, белое белье и пеленки, несколько бутылочек с молоком, укутанные в шерстяные лоскутки, все это — в коляске, обтянутой изнутри материей в фиолетовый цветочек, все аккуратно сложено, все чистое, да, спектакль разыгран умело и потому особенно недостойный.
— Какая подлость, какая низость,— возмутилась и Япппа, но была категорически против того, чтобы все это публиковать.
Она считала, что и без того слишком много смакуется преступлений в длиннющих статьях.
— Карманнику в последнее время уделяют тридцать строк, а симфоническому концерту — три!
Она говорила, что все это отдает бульварщиной и желтой прессой, из-за этого-то на виду оказываются самые гнусные субъекты.
— Женщина, подкинувшая ребенка, ничего другого и не хочет.
Надо сообщить в Комиссию по охране прав детей, требовала Янина. Комиссия должна срочно принять меры и позаботиться о ребенке согласно правилам, не поднимая по этому поводу трезвона.
— Эта особа, в чем я совершенно уверена, просто хочет напустить на себя важность, посеять сплетню, пытается кого-то самым подлым образом шантажировать. В это дело должна вмешаться полиция, слишком оно черное даже для черной типографской краски.
Большинство женщин, собравшихся в приемной, не разделяли этого однобокого приговора. И когда Янина села в «святая святых» к письменному столу Короля, отодвинула его бумажки в сторону и потянулась к телефону, какая-то репортерша спросила в открытую дверь:
— А письмо, говорят же еще о каком-то письме?
Розвита, правда, отвергла эту мысль как неуместную шутку и глупую остроту, но другие будто бы видели собственными глазами, что старик Флемминг пошел к Королю с письмом.
— Он наверняка знает, откуда ветер дует.
Кое-кто предположил, что шеф поэтому-то и обратился в бегство, не отдав даже необходимых распоряжений, что было его обязанностью.
— Да это же смешно! — воскликнула Розвита.
Сама, однако, едва не плакала, так напугали и озадачили ее слухи, которые распускали за спиной Короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91