Все шло хорошо. С учебой она с самого начала справлялась легко, а город после дождей стал дружелюбней, выглядел словно бы летним благодаря зеленым мазкам, что кое-где виднелись, стоило подняться вверх по лестнице на холм и побродить по виноградникам среди заброшенных каменных развалин, окруженных кипарисами, увитых ползучими, только-только увядшими растениями, точно возникшими из какого-то другого мира.
Туда-то и повел ее Ганс на пятый или шестой вечер и сказал:
— Редко кто сюда заглядывает. Насколько мне известно, здесь раньше жили поэты и художники. Война изгнала их отсюда.
На этом склоне тоже взорвались две-три случайные бомбы, дотла сгорели дома, рухнули деревья. В пне древнего дуба Вера и Ганс нашли осколки, ржавые, едва различимые за буйно разросшимся бурьяном.
— Мне тогда пришлось скрываться,— рассказывал дядя Ганс Вере, кивнув на кирпичные обломки, обугленные балки и непролазные кусты.— Сначала я бросился к Флеммингу, по скоро тучи сгустились и над ним, в конце концов нас обоих едва не схватили, уже за городом.
Большего она не выяснила, хотя спрашивала, хотела знать подробности о тех временах, вообще о его жизни; а он, являясь лишь на краткий миг из окружавшей его мглы, показывал себя с той стороны, которая ей и без того была известна, и исчезал прежде, чем они начинали разговор.
— Я почти ничего о тебе не знаю,— сказала Вера,— не знаю даже, почему ты сейчас здесь и все-таки не остаешься со мной.
— Почему я к тебе прихожу, этого ты не знаешь? — улыбаясь, возразил он и обнял ее.— Все остальное ведь не имеет значения.— И он заговорил о Флемминге, назвал его своим лучшим другом.— Можешь ему полностью доверять, нет более честного, надежного человека. Чувствуй себя у него как дома, а захочешь знать, как быть, так слушайся его.
— Не тебя? — спросила она.— А сам ты не хочешь ответить мне, дать совет или по крайней мере подать надежду, хоть каплю надежды?
Вера испытующе глянула на Ганса и тем не менее терпеливо отнеслась к его молчанию, ибо он не уклонился от ее взгляда и даже не обернулся, когда, громыхая, прокатил мимо трамвай, последний или предпоследний. Было уже очень поздно.
Она чувствовала, что он по-своему с ней прощается, а о Флемминге говорил, чтобы у нее не возникло чувство одиночества. Целую неделю изо дня в день он приезжал к ней и каждый раз уходил поздно, только чтоб успеть на последний трамвай. Чего ей было еще желать? Может, завтра ей придется напрасно ждать и она даже не узнает, уехал он или остался с семьей.
— Ты мне ничего не объясняй,— сказала Вера.— Я примирилась с тем, как оно есть, и не жалуюсь. Не беспокойся за меня, я кое-че^у научилась за этот год, и у меня еще на несколько лет хватит терпения.
Он удержал ее за руку, когда она хотела уйти.
— Куда ты? — спросил он. Она ответила:
— Домой. Я правда чувствую себя у Флемминга как дома.
Старик всегда являлся лишь после ухода Ганса. Вера подозревала, что он и сегодня где-то бродит, не решаясь вернуться, прежде чем Ганс не уедет на трамвае.
— Ты многого требуешь от людей,— сказала она,— но и другие ждут от тебя кое-чего. Ты это знаешь?
— Знаю, знаю,— заверил он ее и так прижал к себе, словно этому полному воспоминания клочку земли среди руин и поваленных деревьев все еще угрожали бомбы и преследователи. И словно ей с ним грозила опасность, он потянул ее вниз, потянул в самый темный угол, клялся ей в любви и забрался с ней в гущу зарослей травы и кустов.
Под утро он отправился пешком в город, уже опаздывая. Она смотрела ему вслед; Флемминг появился у дверей и сказал:
— Он справится, он всегда справлялся.
На столе стоял кофе, старик, видимо, знал, что Вера все равно не уснет.
— Через семь месяцев он вернется,— продолжал Флемминг.
Вера кивнула, шесть дней и эта ночь были для нее вечностью. Против этой вечности крошечная вечность в семь пустых месяцев была бессильна.
10
Так думала Вера в то утро, но скоро ей было уже не до этого. Она столкнулась с первыми трудностями в учебе, кроме того, она проводила длинные зимние вечера и праздники у своих хозяев в Зандберге. Частенько приходилось ей откладывать со дня на день возвращение в Дрезден. То повсюду вырастали горы снега, и ей надо было разгрести для стариков подход к дому, натаскать им угля, ссыпанного у забора, и протопить оранжерею. То не ходили автобусы, и она не знала, как ей добраться до станции. Когда же прервалась телефонная связь, да еще почтальон перестал приходить, она почувствовала себя такой одинокой и оторванной от всего мира, что опять написала письмо и отправилась с ним к вилле у Голубого озера, и та самая молодая красивая женщина, которую называли товарищ Катя, на этот раз обещала без всяких отговорок его переслать.
Это тотчас пробудило у Веры самые смелые ожидания и розовые мечты: может, Ганс уехал не очень далеко и вернется гораздо скорее, чем предполагает Флем-минг. Л могло быть, что Ганс, напрасно пытаясь сюда дозвониться, послал телеграмму и прервал поездку. Вполне возможно, что он ждет ее в Дрездене, и все, что их разделяет,— это снег, который, казалось, перестал для нее существовать, когда она бежала напрямик через поле.
Сломя голову покидала она Зандберг, распрощалась со стариками, в полной растерянности наблюдавшими, как она торопливо складывала чемодан и отправилась в путь, хотя погода была отвратительная, ей предстояло прошагать пешком пять километров до станции, окруженной метровыми сугробами. Просто чудо, что подошел поезд и пути расчистили почти до самого Дрездена, почти до знакомого ей холма, где опять уже ходил трамвай.
Издалека увидела она освещенные окна, отдернутые занавески и вазы с цветами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91