зачем ты поручаешь Янине звонить, если у тебя такое дело?
Слишком много на нее навалилось. Старик Флеммикг нетерпеливо ждал ее, катая и покачивая коляску туда-сюда, тщетно пытаясь ' успокоить младенца. Он рассказал Маргот о конверте, так странно надписанном, и взволнованно живописал свои наблюдения, не скупясь на упреки самому себе за потерю бдительности в решительный момент. Две-три сотрудницы уже начали высказывать неудовольствие из-за шума, здесь, мол, не детский сад, не ясли, не игровая площадка, детей следует оставлять па улице или во дворе.
— Мальчик,— сказала Маргот чуть смущенно.
Она подошла ближе, стала рассматривать покрасневшее щекастенькое личико, с трудом подавляя желание взять малыша на руки, удержала и девушку, Соню, или как там ее зовут, о которой она едва не забыла. И как же смешно вела себя эта девушка, она не отходила от ребенка, неумолчно болтала какую-то чепуху:
— Ах ты хорошенький мальчоночка, что с тобой, что у тебя болит? Кто ты, как тебя зовут, где же твоя мамочка?
Детская, напевная интонация оказала свое действие, крик утих, ручонки перестали дергаться, сморщенное личико разгладилось, и на нем промелькнула улыбка.
— Нет, это не она, это наверняка не ее ребенок,— сказал старик Флемминг и попытался оттеснить девушку от младенца.— Та женщина — блондинка, на ней было темное пальто со светлым меховым воротником, это я помню точно.
Он крепко держал ручку коляски, тянул за нее, но с удивлением отпустил, когда ребенок успокоился, закрыл глаза и, видимо, снова заснул.
— Младенец спал, когда эта женщина стояла здесь,— сказал Флемминг, понизив голос.— И вдруг она исчезла, что уж тут делать?
— Да, что? — переспросила Маргот и, словно ища совета, обернулась к девушке, которая не спускала глаз с младенца и, казалось, только ждала удобной минуты, чтобы позаботиться о нем.
В углу, под плакатами, объявлениями, знаменами, коляска оставаться не могла. Листки и знамена трепыхались, а когда кто-нибудь открывал дверь, ветер и ливень врывались в вестибюль.
— Нет, что-то нужно делать, но что?
Входили посетители, звонил телефон, надо было принимать письма, пакеты и газеты.
— Прошу вас! — взывал старик Флемминг среди всей этой суматохи — коляска стояла на дороге, почтальон со своими пакетами едва не упал, споткнувшись.— Прошу
вас,— повторил старик, который вернулся в свою стеклянную кабину,— коллега Кнопф, прошу вас!
Маргот отрицательно покачала головой, даже Король не вправе требовать от нее подобного.
— Я могу позвонить,— ответила она.
Во всяком случае, Маргот знала, к кому в подобной ситуации следует обращаться. Она быстро повернулась и пошла к лестнице. Сопя тут же ухватила ручку коляски, потянула ее, выкатила коляску из толчеи и двинулась за Маргот, которая в конце концов подняла вместе с ней коляску на второй этаж, докатила до кабинета Короля, возле него сделала передышку, постояла в нерешительности, но тут в коридоре показался Франкенберг и этак свысока спросил:
— Что ж, если это в вашей компетенции, так не остаться ли ему у вас?
— Нет,— дерзко возразила Маргот, открыла дверь, сама взялась за коляску и вкатила ее в обшитую панелями комнату с резными стульями и скамьями по стенам— приемную перед «святая святых». В этот миг младенец опять закричал, громко, пронзительно, его, видимо, испугали пререкания и Перебранка с молодым человеком, который руками и ногами, угрозами и упорством пытался преградить Маргот дорогу.
Но Король уже вышел из кабинета, и удивлению его не было границ, хотя ему, при виде Маргот Кнопф с коляской, следовало бы знать, что ему грозит. Полностью владея собой, держась на расстоянии, разглядывал он кричащего мальчонку.
— Кнопфочка,— наконец сказал он,— лекционная комната свободна. Куда же его еще?
Мысленно Король был уже на пути в Монголию, в Москву, в Иркутск, где непременно будет промежуточная посадка, где его ждет небольшой прием и встреча с друзьями прежних времен, с которыми он объездил полмира. Потом самолет покружит над Байкалом, чтобы набрать высоту и оставить далеко внизу снежные горы у озера и Алтай, а чуть позднее они увидят степь, быструю реку Орхон у развалин легендарного Каракорума, где в степной траве можно различить каменных гигантских черепах и мрачные руины времен Чингисхана. Но они летят дальше, на Улан-Батор, к пестро расписанным храмам, где полным-полно масок чудовищ, черепов, ощерившихся пастей хищников, гримасничающих демонов. Храмы осаждают голуби, что охотятся за просом, жертвенным даром молящихся монахов, предназначенным Будде, и дерзко клюют его прямо из рук и даже склевывают с губ; здесь отовсюду доносятся молитвы, просьбы и страстным шепотом высказанные желания — земные, неземные. У кого их нет? И что это нам напоминает?
Иной раз все пережитое и нафантазированное, все путешествия Короля, все вечера перемешивались с впечатлениями от быстро перелистанных книг, увиденных картин и фильмов, рассказами друзей, которые присылали открытки, заскакивали в редакцию, показывали фотографии и в ответ на многочисленные вопросы рассказывали то, что давало семьдесят, восемьдесят строк, а больше в газете и не напечатаешь. На письменном столе Короля накапливались стопки статей с красными пометками, их, значит, следовало пустить в работу в первую очередь, а еще речи, директивы, резолюции, призывы к соцсоревнованию и циркулярные письма, которые согласно указанию должны были быть опубликованы в следующем номере. Забытое и потерянное лежало рядом со всем этим письмо с четкой надписью «лично». Голубой с красными цветочками конверт без почтового штемпеля с датой поступления, без метки о просмотре и без адреса отправителя — слава богу, редкий случай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91