Чатем решительно кончает разговор: «Давайте накормим вас, вижу, проголодались, да и обувь просушить надо». Она не скрывает радости: «Уже забыла, когда ела...»
Восстановив в памяти этот мимолетный разговор, Умаров живо рисует в ворбражении свою невесту, оставшуюся в далеком узбекском ауле; она тоже подвижная и хрупкая, как Ольга Юрасова, только волосы и глаза-будут темнее. Хочется знать, смогла бы его любимая не растерять смелость в подобной обстановке и стать в ряды бойцов? Почему об этом ему думается сейчас — он н сам не знает. Наверное, для каждого, кто любит,— это очень важно. Или ему нравится райкомовская секретарша со спокойным задумчивым взглядом?.
Так и не решив для себя этот вопрос, Сейткул туже затягивает обмотку и спешит догнать отделение. Притороченный к вещмешку котелок пуще обычного стучит по спине. Минут десять боец месит грязь на обочине, потом занимает свое место в ротной колонне.
— Не дорога, а квашня...— раздраженно сквернословит кто-то.
— Беспокоился за вас,— поворачивается к нему сержант Легкий.
— Здесь я, товарищ командир,— сообщает о себе Сейткул.— Карахат на меня посылать не будете.
Не трудно издали приметить отделенного. Рядом с ним семенит короткими ногами Холмик. Привязался к нему еще в Краснограде и с тех пор не отстает от своего хозяина. При нежелательных, но неизбежных встречах с деревенскими собаками Холмик неприкрыто важничает, в перепалку пренебрежительно не ввязывается. Никто не слышал его тревожного лая. Правда, сержант Легкий неоднократно уверял, будто пес однажды подал голос именно в тот момент, когда к боевому охранению неслышно подкрадывались немцы. Дежурный пулеметчик встрепенулся, полыхнул длинной очередью. Скорее псего, настороже был сам отделенный, а его четвероно-
гий друг в это время безмятежно спал у ног своего хозяина и ничего не чуял. Но, видя привязанность Легкого к собаке, никто не оспаривает достоверность рассказа — все равно отделенный не отречется от Холмика. Вот и сейчас ласково треплет его по теплой мордочке, и тот виляет хвостом.
Навстречу колонне крадутся бесформенные темно-серые облака. На какой-то миг самые густые из них приостанавливаются, давая возможность напиравшим сзади соединиться вместе. Теперь на небе клубится сплошная грязно-серая масса. И не понять, из какого облака начинают сыпаться дробные капли; с каждой минутой они становятся все крупнее, и вот уже стучат по плащ-накидке так, что спине становится чувствительно. «Не град ли?» — строит Сейткул догадку. Но это обычный осенний дождь, только крупный и частый. На земле от него скользко, люди теперь идут не так быстро, - силы их начинают таять. Заметив, что отделенный взвалил и на второе плечо винтовку, Сейткул тоже предлагает соседу свою помощь. Тот не отказывается.
— Выручаете? А кто в бою за них будет управляться с оружием? — голос у командира полка раздраженный.— Что это за бойцы, если один переход не одолеют?
Сержант Легкий вступается за своих подчиненных:
— Товарищ майор, прошли-то уже поди километров пятнадцать...
Минут через десять несется желанная команда:
— Привал!
Чутово полк оставил без боя. Восемнадцать суток сдерживали напор врага. Но коль есть приказ — его следует выполнять. И Сейткул не понимает, почему солдаты ругаются по поводу отхода. Вот и сейчас он слышит унылый голос:
— И нонче топаем проселками. Деревень-то стесняемся, боимся в глаза людям смотреть...
Умаров, не мешкая, садится. Спускает ноги в неглубокий кювет. «Без дорог нет проселков»,— услышал он однажды новую для себя фразу. А какая дорога без бойца? Непросто это — привыкнуть к дорогам. Гладкие и спокойные они бывают разве что в сказках. Вообще, армейская служба дается не сразу, и не каждому. Бывало, только разложит вещевой мешок в поисках чего-нибудь съестного, как надо приниматься за отполированную до блеска лопату. Невеселое это дело — поспешко рыть окопы. Но ведь надо. Й командир отделения, как всегда, рядом, все смотрит да смотрит. «Что я, один у него в подчинении? Или неповоротливее других?» — возмущался про себя Сейткул. Потом понял: командир хотел бойца хорошего из него сделать. И сделал. Только вчера слышал о себе: «Умаров — получше некоторых». Нот только не знает Сейткул, забудут ли в полку его минутную слабость. В один день погибли два его земляка, и не сумел скрыть нахлынувшее горе. Стыдился обильных горячих слез, но удержаться не смог, плакал навзрыд. Русские ребята крепкую имеют волю, не видел, чтобы они ревели, как дети, когда падали и не поднимались их товарищи. Сейткул после того боя считал, что остался один, без друзей. А теперь он так не думает — в роте все ему стали близкими. Пожалуй, как в его кишлаке — половина родня.
— Подыма-айсь! — рокочет совсем рядом голос ротного.
На востоке ширится и тянется ввысь красноватая, с темными прожилками полоса. В створе с ней облака расступаются на отдельные стада и, миновав этот неширокий коридор, вновь выстраиваются в прежнюю линию, плывут дальше. Но коридор все расширяется, небо светлеет, и дождь идет на спад.
— Дня не хватит, чтобы проветрить одежонку! — чертыхается кто-то негромко.
Перед рассветом бойцы цепляются еще за один рубеж. Тут не только окопы отрыты, но и траншея в полный рост — это забота местного населения.
— На все готовенькое пожаловали,— не скрывает радости Легкий.— Это нам возмещение за тягучий дождик.
- Пока не рассвело, займем позицию,— распоряжается командир роты Струков.
— Смотрите, товарищ сержант,— вдруг шепчет Умаров.— Немцы! Сами идут в плен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93