..
«Прирожденный штабист»,— отмечает про себя Тымчик, а вслух говорит:
— Значит так, Василий Михайлович, передайте полковнику Меркулову, что захватом «языка» буду руководить лично.
— Мне приказано находиться в вашем полку до тех пор, пока «язык» не будет взят,— шевелит Бакай пухлыми губами. Глаза у него посажены глубоко, и не сразу проследишь за их выражением. Но по всему чувствуется, что человек он настырный, от поручения не отступится.
— Оставайтесь у нас начальником штаба, должность вакантная.
От неожиданного предложения Бакай смущается,
— А вы посмотрите меня в деле,— роняет с надеждой,— тогда и решение примете...
— Нет, в разведку посылать вас не собираюсь, указания такого от Меркулова не было. Правда?
— Вообще-то он сказал, что это приказ для нас обоих...
— Бросьте уговаривать,— останавливает его Тымчик.— Побудете в штабе, присмотритесь... Завтра рискнем...— И уже комиссару: — Валерий Федорович, займись людьми. Надо подобрать добровольцев. Пойдет взвод, не больше.
Вечером следующего дня проинструктированная Тымчиком группа уходит на задание...
Несмотря на поздний час, жизнь в траншее не затихает. При свете голубовато-дымчатой луны Александр Легкий старательно подчищает стенки окопа, с лихим озорством выбрасывает землю наружу. Шуршат лопаты в руках других бойцов,— чем глубже окопы, тем надежнее их временное жилье.
Невидимые в темноте возвращаются саперы.
— Отшлифовали коленки,— шутит вполголоса Иван Семенович Бодров, тяжело отдуваясь.— Теперь и отдохнуть, пожалуй, можно...
— Тебе раскладушку, сержант, или обойдешься? — настраивается на веселый лад неторопливый, улыбчивый Александр Легкий.
— Это вон Лукьян Иосифович сызмальства охоч до комфорта,— отряхиваясь, улыбается Бодров.— Правда, нынче где-то по забывчивости оставил спальный мешок из гусиного пуха...
Озеров пропускает насмешку мимо ушей, спрашивает:
— Как думаешь, приведут наши пленного?
— Это как апрельский снег: то ли. будет, то ли нет,— вздыхает Иван Семенович.
Озеров возвращается к только что пережитому.
— Странно, неужто немцы нас не заметили,— недоверчиво вопрошает он не то себя, не то Бодрова.
— Могут и засаду устроить,— устало откликается связист Борис Попов.— Испугался?
— А чего? Как все, так и я... Попов оживляется:
— Угощайтесь яблоками, ребята.
Красноармейцы молча ра.збирают яблоки, но продолжают курить, скрадывая в пригоршнях искры цигарок. Затем затевают бесхитростный разговор: недавно попрощавшись с родным порогом, они не отошли еще от домашних забот.
— Что бы там ни говорили, а лучше мичуринской антоновки нигде яблок не сыскать. Прямо в рот просится...
— Чем же хуже симиренка, что под Одессой растет?..
— Фруктов ныне и в Актюбинской области хватает.
— Нечего хвалиться... Каждый считает свой край лучшим на свете,— отзывается сержант Легкий.
— Верно,— Борис Попов приподнимается на локтях и продолжает:— Вот я часто задумываюсь: чем живет человек на войне? По-моему, верой. Верой в свое возвращение домой.
Сосед слева истолковывает эти слова по-своему:
— Очень хочется своих повидать. Деревня ведь моя рядом....
— Успел размякнуть... Собери волю в кулак и помни, зачем ты здесь и что от тебя требуется,— советует Озеров.
— Каждый это понимает,— вступается за бойца Попов.— Любовь к близким —это вовсе не слабость, а сила наша...
Откликается сержант Бодров:
— Вы там с мичуринским садоводом не очень-то спорьте, он теперь комсоргом во взводе... и вообще, пора отдыхать. Может, еще разведчикам понадобимся.
Привычно трещит телефон. Через минуту Попов кладет трубку:
— Видно, задача серьезная. Майор от телефона не отходит.
— А ты как же думал,— вмешивается сержант Легкий,— отдал приказ и — на боковую? Нет, командиру полка надо все проверить. А вдруг какая неполадка? Кто будет отвечать?
— Дела-заботушки у каждого... Лукьян, ты растолкай меня в случае чего,— просит Бодров.
— Договорились,— соглашается Озеров. Ему спать не хочется, он ищет собеседника. Никак не может прицыкнуть к ночным бдениям в траншее. Как, впрочем, и к пулеметной трескотне. Вой снарядов и мин действует на него не так угнетающе, а при пулеметном обстреле пе в состоянии обрести спокойствие. Оказывается, это надо уметь. Уметь удержать себя от испуга, не впасть в отчаяние. Так не раз говорил Иван Бодров. И Озеров верит. ему, завидует, что тот успел постигнуть эту мудрую науку владеть собой.
В траншее становится светло как днем — в небе одна за другой пляшут разноцветные ракеты. И сразу же осатанело заливаются злыми голосами пулеметы и автоматы. Их клокочущие огоньки кажутся непрерывными.
— Наши отходят,— просыпается Бодров. Шарит вокруг себя руками, находит винтовку, успокаивается:— В темноте разве шальная настигнет, а так просто не попасть. Слышишь, «дегтярь» * огрызается. Только чего же пушкари не помогают?
Словно по его настоянию бьют орудия артполка. Вряд ли они поразят какие-то цели на позиции неприятеля, но зато своим разведчикам — моральная подмога.
Вот и они сами. Мягко падают в долгожданную траншею, стряхивают с колен и локтей комья вязкой грязи.
Молчаливые, сникшие. Дело ясное — неудача иногда давит на плечи тяжелее, чем пулемет. За «языком», конечно, придется идти еще раз. И без саперор никак не обойтись. Но что скажет командир полка?..
К грустному сообщению батальонного телефониста Тымчик поначалу относится вроде бы спокойно.
— И удачи, и огорчения на войне ходят в обнимку,— говорит он и после паузы спрашивает: — Потери есть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93