Вышло так, что батарея бессильна помочь батальону и вынуждена отбиваться самостоятельно, а пехотинцы тоже предоставлены самим себе. После первой атаки последовала вторая, за ней третья. Еще один такой нажим, и батарею можно считать похороненной.
«Если станет невпроворот, последнюю пулю пущу в себя»,— вдруг решает командир батареи Ковальчук. Но тут же от этой мысли ему становится стыдно. Чудится, будто мать вздыхает с укором: «А люди? Ведь ты, сынок, распоряжаешься не только своей судьбой...» Неужто не суждено ему побывать в Каменец-Подольском, приласкать мать?
Бойцы сидят возле пушек, уставшие, обожженные огнем и студеным ветром. Молчат. Мороз крепчает, но никто не думает о том, чтобы отогреться.
— Тут нам — крышка,— нарушает молчание боец, шевеля белесыми от инея усами.
— Не спеши, парень, псалмы петь. Рано еще,— хмурится Илья Одношивкин.
— Этак нас могут в шашлыки превратить,— поддерживает усатого кто-то из сержантов.
— Не тужи, ребята, мы ведь жилистые, на шашлыки не годимся,— медленно, нараспев отвечает маловерам всегда степенный пожилой москвич Петр Иванович Шмырев.
— Кончать паниковать,— Галимьян Мажитов не выдерживает, распрямляется во весь свой огромный рост, сжимает увесистые кулаки. Порывистому башкиру из Баймака никто не перечит.
Мажитов не раз испытывал неудобство перед старшим лейтенантом, по годам моложе, его. Казалось, совсем недавно тот бегал по улице, запуская бумажного змея, или отправлялся с самодельными удочками на реку в закатанных по колено штанишках, а теперь командует людьми. Правда, сходится с ними не очень быстро, но ведь в друзья не навязываются. Главное — стремится передать бойцам знания, полученные в Пензенском артучилище, повысить их боевое мастерство. После пережитого Галимьян смотрит на командира с нескрываемым уважением. Недавно, выступая на партсобрании, он говорил о долге каждого коммуниста на войне.
Сказанные им, несколько фраз о нечеловеческой выносливости, мужестве и упорстве в достижении поставленной цели полностью совпадали с его личным поведением, жизненными принципами. Какой выход комбат найдет сейчас из создавшегося положения?
Ковальчук, внешне спокойный, неторопливо расхаживает между орудиями. В душе у него растет отчаяние. Он лихорадочно ищет путь, как избавить своих подчиненных от незаметно возникшего безразличия к исходу предстоящего боя, как заставить людей поверить в свои силы?..
Ковальчук не может объяснить, что такое предчувствие смерти, и не представляет, когда оно наступает. Кому за сорок пять, те- всегда носят в вещевых мешках пару чистого белья, к которому не прикасаются. Это поверье представляется ему чудачеством, но как в двух словах рассеять сомнения людей?
— Немцы! — нервно кричит низкорослый батареец и швыряет карабин в сторону. Ни слова не говоря, он мчится туда, где стоят зарядные ящики, сзади него остаются глубокие лунки следов. Кто же это? Командир батареи силится вспомнить фамилию беглеца, но она, как назло, ускользает..
— Стой! — Ковальчук не привык, повышать тон на подчиненных, но именно окриком сейчас можно достиг-' нуть того, к чему устремлены все его помыслы. И он громко повторяет: — Стой!
Боец не оборачивается. Тогда, возвысив голос до хрипоты, Ковальчук кричит:
— Стой, стрелять буду!
Лицо и тонкие губы старшего лейтенанта становятся белыми, острый нос вздрагивает. Все в нем клокочет от сознания своей беспомощности. Вот он снова кричит вслед удаляющемуся бойцу, а тот совершенно не реагирует на предупреждение. Ковальчуку важно знать, как оценивают происходящее те, кто у него за спиной, но повернуть голову не в состоянии, словно кто-то на горло набросил петлю. Не помня себя, выхватывает из кобуры револьвер.
Боец падает в снег после первого же выстрела. В тот же миг к нему спешат три или четыре батарейца. Но что это? Поднимают, водворяют на голову ушанку и вот уже ведут беглеца.
- С испугу повалился...
— Промашку дали, товарищ... офицер,- не то одобряет, не то осуждает боец, виновато потупившись.
— Офицером величает,— досадует Мажитов. Его слух резануло это слово, но он тут же отдает себе отчет в том, что оно, как говорил майор Клебанов, возрождено в Красной Армии не мечтой 6 золотых погонах Ковальчука и ему подобных молодых командиров, а той необходимостью, которую диктует суровая война.— Мы же с красными офицерами воюем за наше, правое дело.
Никто, кроме него, не комментирует происшедшее.
Между тем натиск, врага усиливается. Лица артиллеристов напряжены.
— К бою! — громко командует Ковальчук, и все исчезает, растворяется в огневых вихрях и громовом грохоте.
Проходит какое-то время, и Ковальчук замечает, как прильнул к панораме сержант Одношивкин, как проворно бегают подносчики снарядов, как беспрерывно двигаются в разные стороны стволы орудий, слышит клацанье клина затвора и выстрелы — один, третий, пятый. За вражеской самоходкой стелется шлейф дыма.
— Горит!.. Это Мажитов стукнул!..
Два уцелевших танка поворачивают обратно. Вслед им батарейцы шлют несколько снарядов, но они зарываются в снег, не долетев до цели.
— Смотри ты, отбили еще одну атаку,— громко удивляется старший сержант Петр Шмырев.
Описав дугу, дробится на мелкие искры ракета.
— Кажется, подмога идет, Антон Васильевич,— радостно шепчет Одношивкин и поднимается на ноги после того, как стихает короткая перестрелка.
Артиллеристы обнимаются с пехотинцами. Знакомый Ковальчуку минометчик Саичкин протягивает измятую пачку «Беломора», сохранившую несколько папирос. Ковальчук смотрит на этого добродушного, порывистого в движениях лейтенанта и начинает обретать спокойствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93