Метрах в десяти позади него — сапер Петр Лукьянов. Справа и слева — другие солдаты роты. Это прибавляет Владимиру уверенность. Он прицеливается, нажимает на спуск и сразу же ощущает знакомую дрожь в правом плече — пулемет работает безотказно. Меняет диск, й продолжает вести огонь.
Гулко ухает мина. Пулемет, словно с испугу, захлебывается. Рама останавливается в заднем положении. Дровник тянет на себя ложу и видит вмятины, их оставили осколки мины. И тогда гвардеец пускает в ход
«карманную артиллерию». Он встает на колени и швыряет одну за другой гранаты.
Гремит раскатистое «ура!» Это спешит с подкреплением гвардии лейтенант Шевцов.
Фашистская атака отражена. Враг остановлен и под натиском красноармейцев пятится к своим оборонительным рубежам. Запланированное еще утром наступление развивается.
Среди устремившихся вперед воинов бежит комбат Березовский. «Надо наверстывать упущенное»,— мысленно повторяет слова Ивана Степановича гвардии младший сержант Дровник.
ЦЕНИТСЯ ВРЕМЯ
Если верить штабным работникам, оставившим на карто-схеме Кенигсберга незатушев энным небольшое пятно посредине, то в руках фашистов остается лишь центр города. Еще нажим, еще усилие... С боем взяты Диффен (ул. Энгельса) и Хагенштрассе (ул. Карла Маркса). Опустевшие кварталы выглядят мрачно. Кенигсберг в дыму. Под его покровом незаметно пробираются разведчики.
В подъезде соседнего здания мелькают две тени. Громыхают по булыжнику подковы фашистских сапог. Гитлеровцы проходят шагах в пяти от затаившейся у стены разведгруппы. «Этих трогать не станем,— решает Михаил Иванович Клюй.— Вряд ли здесь штаб».
Задача группы — не просто взять «языка», приказ — добыть контрольного, желательно, офицера. Уже потом при отходе сеять панику повсюду на своем пути. «Смудрую, как положено,— ответил Клюй командиру полка и, спохватившись, поправился: — Есть, взять офицера».— «До рассвета успеть надо. Часы имеются?» Гвардии сержант Клюй почувствовал себя снова неловко: часов у него не было. Комполка заметил нерешительность разведчика. Не раздумывая, снял свои: «Вру-чаю, Михаил Иванович, за вчерашний бой. Пусть и в тылу врага отсчитывают наше, московское время».
Московское время 0.30. Вокруг непроглядная темень, звучит приглушенная музыка, знакомое танго.
— Тише?— приказывает Клюй.— Штаб...
Дожидается, пока подтянется группа прикрытия. Шепотом объясняет, как следует блокировать дом. Каждому ставит задачу.
Из головы не выходят мрачные мысли. На днях разговорились в роте с Константином Птаховым. «За свою землю не страшно погибать,— вздохнул тот,— а сюда-то и на могилу никто не приедет...» Другой солдат, что называется, утешил: «Писаря ныне шибко аккуратные, в тот же день отправят похоронку. Возьмем Кенигсберг, глядишь, и родственники нагрянут».
Вроде в шутку превратил разговор боец, но дело ясное— никому умирать неохота. Бой он для всех бой, это так. Но кто скажет, что ему все равно, кого в числе первых за 8 апреля внесет писарь в нескончаемый за войну список погибших? И ему, Клюю, хочется дожить до победы. «И доживу»,— настойчиво отмахивается он от навязчивых мыслей, решительно говорит:
— Со мной пойдет Птахов.
Московское время 0.35. Подслеповатый свет карманного фонарика приплясывает по ступеням. Вот и дверь. Массивная, обитая кожей. Клюй с силой рвет ее на себя. За столом — офицер. Он дремлет, склонив голову на согнутые в локтях руки. Рядом — пистолет. Схватиться за него офицер не успевает.
За стеной слышится короткая перестрелка. Не иначе, как кто-то из солдат оказал сопротивление. И зря.
— Костя, займись офицером, я соберу документы,— гвардии сержант шарит фонариком по комнате. На другом столе, что в простенке между окон,— телефонные аппараты, карта, пепельница, полная окурков, перочинный нож в чехле; на подоконнике —два автомата. Вот, пожалуй, и все, что достойно внимания разведчиков. Клюй переводит луч фонаря на офицера. Лицо у него испуганное, позеленевшее.
— Будем возвращаться...
Московское время 0.40. Началась бомбежка. Прошлой ночью разведчикам повезло — было относительно спокойно. Сейчас сдвинуться с места опасно. Густо рвутся бомбы, всюду пожары. Как бы вход в подвал не засыпало. Счастье, что нет прямых попаданий.
Воспользовавшись вынужденной задержкой, Клюй вспоминает недавние события. Два дня назад, после партийного собрания, он возвращался в роту с двумя разведчиками, которых рекомендовал кандидатами в члены партии. По дороге разговорились. Оказалось, что разница в возрасте у него с теми ребятами почти в двадцать лет. «Они же мне в сыновья годятся,— подумал гвардии сержант, и в душе шевельнулась щемящая боль.— Надо присматривать за парнями — горячие головы...» А моло- дые не знают, куда девать себя от радости и как отблагодарить его, Клюя. Просят рассказать о чем-нибудь интересном из его жизни, о фронтовом опыте. О чем же рассказывать этим безусым ребятам? Родился... Учился в школе... Работал... Женат... Родные живут в станице Прохладной, что в Ставропольском крае... Вот и все. Но ведь об этом можно узнать и у писаря — у него на каждого есть анкетные данные. Пожалуй, интересно было тогда, когда открывали в станице избу-читальню — народу собралось множество. Горячо говорили о будущем республики, мечтали сообща. Потом — борьба с кулаками. Те гноили хлеб, не сдавали поставки. А сколько было митингов и пересудов до петухов, когда создавались колхозы; мужикам все в диковинку... Потом женитьба, свадьбу колхоз устроил. А о боях-походах, что с сентября сорок первого, то тут, пожалуй, слова не нужны, парням все известно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93