О признании этом Домников узнает после войны. А пока никто в дивизии даже не предполагает, какую важную задачу выполнил каждый из них.
Бойцы отдыхают, горячо обсуждая пережитое, читают и перечитывают последний номер многотиражки. Общего одобрения удостаивается в ней правдивое, искреннее стихотворение дивизионного поэта Петра Дорошко. Герои в нем названы по имени, а предпоследняя строфа живо напомнила с честью оконченный бой:
Дым клубится над землей морозной, А вокруг, куда ни посмотри — Танки немцев, что ползли с угрозой, Превратились в дымные костры .
РАЗБЕГ
По верхушкам почерневших деревьев скользят чернильного цвета тучи. Вскоре они начинают сеять редкие некрупные снежинки. Мороз не отпускает — превращает в камень и без того затвердевшую землю.
Старший сержант Белкин шагает неторопливо, тщательно ощупывая миноискателем каждый клочок местности. Справа и слева от него с такой же осторожностью идут другие бойцы саперного батальона. Будто по команде, одновременно все останавливаются. Белкин, кажется, наткнулся на металл... Не спеша, слой за слоем, поднимает спрессованный снежный покров. Так и есть — мина. Разгребает руками снег вокруг тусклого металлического корпуса. Сколько здесь таких «сюрпризов»?
— Сняли больше сотни, мин,— докладывает по инстанции командир отделения часа через два утомительной и опасной работы. Дбкладывает, а сам не спешит радоваться. Эти мины в снегу бойцы отделения отыскали. А если еще остались? Которые глубже зарыты в землю? Весной пройдет плуг или стадо скота — какие будут последствия?..
— Вот что, Алексей Никитович, составьте план этого поля. Передадим в сельсовет, чтобы люди знали, где мы прошли с миноискателем,— советует младший лейтенант
Павел Николенко.
— Когда его откроют-то, сельсовет?
— Значит, зайдем в любой дом ближайшего населенного пункта и отдадим план.
Так и поступили.
В то туманное утро 24 декабря в наступление устремляются 300-я и соседние с ней справа и слева дивизии. Главный удар наносится в направлении населенных пунктов Громославка, Шестаков. Враг, прикрываясь сильными танковыми арьергардами, отходит за реку Аксай.
Погодные условия не из легких. Робкое солнце лишь в полдень выглянет из-за облаков на час-другой и снова прячется до следующего дня. Все чаще холодные ветры сменяются метелями. Но бойцы идут и идут. Внезапные стычки в заснеженной, отполированной ветрами степи никого уже не удивляют. Группы прикрытия противника поначалу отстреливаются, но скорее для виду. Минут через десять-пятнадцать по земле расстилается завеса густого дыма, под ее толщей группы отходят. Наши возобновляют прерванный путь.
Весть об успехе наступления во много раз опережает темп продвижения войск, волнует и радует.
— А ты, тезка, начинаешь взбрыкивать,— поддевает командира орудия сержанта Кобылянского санинструктор Денисов, намекая на его фамилию. В прошлом колхозник из деревни. Бабанино под Тулой, Денисов готов часами расхваливать лошадей. Их он пас еще в дореволюционные времена. И к упряжке, тащившей полковую пушку, относится с трогательной любовью.
Карие глаза щуплого сержанта Кобылянского часто моргают. Он считает неудобным отвечать тридцатилетнему санинструктору на колкость колкостью. За друга, как всегда, вступается командир взвода разведчиков удмурт младший лейтенант Злобин.
Но тему разговора круто меняют вражеские пулеметчики: из кустарника, что опоясывает кажущийся совсем близким курган, трещит длинная очередь.
— К бою! — торопит номеров расчета Кобылянский.
Разведчики падают в снег прямо у дороги. Пушка делает четыре выстрела, и говор пулемета обрывается.
— Молодчина, Григорьевич! — Денисов потеплевшими глазами смотрит на Кобылянского.
— Доложите в штаб...— Злобин ищет глазами радиста. Тот долго не снимает наушники — в эфире неразбериха и чья-то непонятная речь...
— По языку итальянцы,— определяет радист.— Откуда они здесь объявились?
Пошли разговоры:
— Давеча разведчики в плен взяли нескольких. Да и румыны тут есть. Обуты в нечто вроде лаптей из соломы.
— Это у них эрзац-валенки. Как на лыжах катятся — не угонишься...
— Вы подковырки свои оставьте,— урезонивает острословов Пермяков.— Противник еще даст встряску.
Небо темнеет на глазах. И вот уже потяжелевшие тучи разбрызгивают снег.
В полночь полк вступает в темное полуразрушенное село. Как по цепочке передается лай собак. Найти ночлег не так просто, как кажется на первый взгляд,
— Сестра-Аленушка, нельзя ли где-нибудь пристроить вещмешок? — Денисов вносит с собой в избу клубы холодного воздуха, делает прискорбное лицо и усиленно растирает якобы совеем окоченевшие руки.
— Зовут меня Марфой... Видите, шагнуть негде. Куда приткнетесь? — Она поправляет на голове цветастый треугольник ситцевого платка, оглядывается.
— Сам на мешок голову приклоню...
— Сидайте, чего из пустого в порожнее переливатъ.
Как бы ни было тесно в избе, а над головой -крыша. Все мгновенно засыпают. Лишь часовые — на ногах. Сменяются через час. Пермяков тормошит очередного бойца, которому заступать на пост, и слышит за дверью разговор:
- Чего стучать-то? Ты же банщиком не работал, так ведь? А тут наши девчата разместились. Месяц не раздевались, теперь окна занавесили, отмываются.
Раздается смех, и все на время умолкают. «Пронесло»,— успокаивается Злобин. Вскоре его, однако, будит Пермяков:
— Прибыл полковник из штаба армии. Требует старшего.
— В доме — заместитель командира дивизии подполковник Тымчик,— растерянно сообщает Злобин неожиданному гостю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93