За отделенным без долгих сборов поднимаются еще пятеро бойцов и молча протискиваются к выходу. Там, у двери, вернее, у проема, завешанного плащ-палаткой, стоит незнакомец средних лет; помятая шинель на нем застегнута лишь на два верхних крючка и книзу топорщится, пилотка еле держится на макушке, обнажая каштановый хохолок.
— Погреться можно? — звучит мягкий, приятный тенор незнакомца,
Пойдя в низкую землянку, он молча усаживается на бревно, расстегивает пуговицы гимнастерки. Знакомить-ся не торопится. К нему интереса никто не проявляет. Вес, как видно, ждут окончания прерванного разговора. Его и продолжает бритоголовый боец с приплюснутым носом на угристом лице; сейчас нос расплывается одно-временно с улыбкой:
Так вот, любой легионер Цезаря легко пробегал тридцатикилометровый марш, хотя на нем висели оружие и доспехи весом килограмм в двадцать.
Старшина Пугин живо откликается:
— Ишь ты, пуд и десять фунтов...— Он что-то подсчитытает в уме и подтверждает: — Не меньше и теперь будет. Прикинь: винтовка, подсумок, противогаз, малая саперная, скатка, вещмешок, котелок...
— Каску позабыл,— приходит на подмогу санинструктор Каневский и неожиданно переводит разговор в другое русло.—Тоска за горло берет, ребята. Из Полтавы нас труханули, теперь, похоже, на Харьков будем пятиться.
Молчавший доселе незнакомец вставляет фразу, как патрон в обойму:
— Полтава не просто старинный город, имеющий ключевое значение, это сама история. И мы же виноваты, хлопцы... Кстати, и к сдаче Киева имеем прямое отношение.
Щеточка усов у старшины недовольно топорщится.
— И откуда ты взялся, Цезарь? — удивляется он. Невозмутимое спокойствие на лице непрошенного гостя злит его, но больше всего обескураживает — тот говорит медленно, не повышая тона.
— Между прочим, Гай Юлий Цезарь вел захватнические войны, они не в почете и в наше время. Так что боготворить его нечего. Правда та, что он имел полумиллионную армию и управлял ею с толком. А вы... взводом тяготитесь. Почему налегке отправили отделение в охранение, разве пулемет там помешает?
Минуту-другую старшина не находит, что ответить. Цезаря он действительно приравнивает к великим полководцам, однако знает о нем понаслышке и возразить толком гостю не в состоянии. Но поражения своего не
потерпит.
Накал страстей сбавляет резкий хлопок плащ-палатки.
— Командир полка не заходил?
— К нам пока только комиссар заглядывает. - И никто его не видел?
— Сказали бы, авось не девка, чтобы прятать. Вопрошающий — ниже среднего роста, в петлицах гимнастерки по две «шпалы», на рукаве — звездочка красного сукна. Он пристальным взглядом ощупывает землянку, снимает каску, распрямляет смятую пилотку и вдруг стремительно подается вперед.
— Да вот же он, наш командир. Будем знакомиться, я — комиссар Заседателев.
— Очень рад,— лукаво улыбается майор Тымчик и представляется: — Кирилл Яковлевич. Прямо из штаба фронта. Командир дивизии подбросил к расположению полка. Поспел вот в землянку как раз к ужину...
— А бойцы и каши не предложили? Санинструктор Каневский пытается как-то сгладить возникшую неловкость:
— Одежонку зимнюю когда дадут — не слышно? Его узкие ноздри вздрагивают, лицо просветлено надеждой.
— Днями получим.— Майор встает, разминает затекшие ноги. Среднего роста, смуглое лицо, заострившийся нос. Мешки под темно-серыми живыми глазами и продолговатые бороздки на лбу выдают его усталость.—Пока не холодно, так ведь? Или землянка к утру выстуживается?
— Опять будем отступать? — допытывается белобрысый боец и называет себя: — Красноармеец Баглик.
— Фашист рвется к Ростову. Правому крылу нашего Юго-Западного угрожает глубокий обход врага. Получено предписание на отвод двух наших армий. Трехсотая дивизия будет удерживать занимаемые рубежи.
Одно могу обещать: без приказа мы не отойдем. Ни на шаг.
Тымчик и Заседателев выходят из землянки. Нежно розовые облака уже давно стали серыми, на землю медленно опускается ночь. Тымчик осматривается, не зная, в какую сторону идти, однако первым разговор не начинает.
На малой высоте проносится девятка «юнкерсов». Из примыкающей к боевым порядкам полка густой рощи, тронутой первой желтизной осени, остро буравит небо кроваво-красная ракета, а за ней — зеленая, потом
снова красная. Описав дугу, ракеты дробятся на искры, снижаются и гаснут, не долетев до земли.
— Как раз в направлении позиции артиллеристов,— ужасается Заседателев.
Фашистские пилоты замечают сигналы. Развернувшись, «юнкерсы» ложатся на левое крыло и разгружаются прямо над батареями. Огненными столбами вспыхивают разрывы.
— Кто нас поддерживает из артиллеристов?
— Дивизион Алтухова,— отвечает военком.— По-моему, опять недосчитается орудий.
— И забрался же лазутчик! Следует сейчас прочесать рощу,— майор оглядывается вокруг, ища взглядом кого-нибудь из командиров подразделений, и, не найдя никого, хмурится.
— Поручим старшине Пугину. Пусть подымет свой взвод...
Слепящие сполохи бомбовых разрывов тают в вышине, скоро от них не остается и следа. Ничего не дают и поиски, организованные Пугиным — лазутчика и след простыл. Командир полка мрачнеет и не то констатирует, не то упрекает:
— Караульная служба не шибко налажена...
— Четко выраженной линии фронта на реке Чутовке нет.— Комиссар говорит безотносительно.— То вражеская разведка проникнет в пределы нашей обороны, то мы прорвемся в тыл противника...
— Ну, что ж, посмотрим... Дни в октябре становятся все короче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93