Идут от Севастополя теми же тесными дорогами, что и наступали. Только темп марша теперь не такой изнурительный, да прива-
лы почаще.
...В руках бойцов шелестят газеты. Григорий Кубрак читает: «Славный путь прошел от стен Сталинграда до Севастополя гвардии капитан Моисеев Илья Андреевич. Его батальон одним из первых форсировал Северную бухту и уничтожил более 150 немцев...»*
К Кубраку подсаживается низкорослый боец.
— Друг, подари мне эту газету,— неожиданно просит Григория.— Портрет гвардии капитана дома на видном месте повешу... Спас он меня.
Что-то порывается сказать солдат, который сидит рядом: во всю левую щеку у него заплата из бинта. Высказаться ему однако не дают несмолкаемые шутки однополчан. Махнув рукой, он начинает старательно выскребать из складок кармана махорку, чтобы свернуть «козью ножку».
— Не велика ли? — сомневается сосед.
— На двоих скручиваю,—вздыхает боец.— Любил Николенко помечтать с цигаркой. Смастерит, а раскуривать не спешит, раздумывает. Все хотел агрономом стать. А план любого минного поля читал, как по раскрытой книге.
Не сразу затихает боль утрат. Все чаще вспоминают тех, кто пал на крымской земле. Верят: пройдет какое-то время, и им поставят памятники, а пока...
Проходящие войска останавливаются у деревянного обелиска, который высится на Перекопе. Он возведен руками саперов. Те торопились, им еще предстояло
сопровождать войска в боях за Севастополь, но сделали все добротно. Памятник простоит до того времени, когда вдоль фронтовых дорог, на холмах и пригорках, на улицах и площадях сел и городов встанут герои войны. Из бронзы и мрамора, как вехи потомкам. На века.
Короткий митинг. На нем живые клянутся в вечной памяти павшим героям. Минута молчания. Прощальный салют у осыпанного цветами кургана, где установлены доски с надписью: «Вечная память героям-гвардейцам, штурмовавшим Перекоп и Ишуньские позиции».
И снова — в путь.
За все время марша в дивизии—ни одного отставшего. Потому-то комдива несколько удивляет приезд члена Военного совета армии В. И. Черешнюка. Недоумение сменяет радостный подъем — за освобождение Севастополя дивизия награждена орденом Красного Знамени. Есть еще новости: генерал-полковник Г. Ф. Захаров убыл в Ставку за новым назначением; вместо него командующим армией стал П. Г. Чанчибадзе. И может, не самая главная, но такая приятная неожиданность: из штаба фронта поступило разрешение — отпустить на побывку тех бойцов и командиров, чьи семьи поблизости. На два-три дня, по усмотрению комдивов.
— О семье узнали что-нибудь? — задает вопрос Черешнюк.
На лицо комдива ложится грусть: — Нет, товарищ генерал.
Новости передаются от одного подразделения к другому. Желающих побывать дома хоть отбавляй, и комдив до вечера подписывает отпускные билеты. А утром следующего дня машина увозит его в родные края,
...Через сутки, миновав Немиров; «козлик» остановился на окраине села Нижняя Крапивна. Все здесь Тымчику знакомо с детства: постройки, плетни, тропинки. Из калитки выходит женщина.
— Скажите, живет в селе Любовь Евстигнеевна...
— На прополке она.
— И дети живы?
— Все трое живехоньки! В поле они, вместе с матерью. А вы, никак, сослуживец погибшего?
«Дошла-таки газета...» — мелькает в голове. И горькое: «Не признала односельчанка... Значит, состарила и меня война порядком».
В поле не шел — летел. Жену узнал издали: склонившись, она полола грядку, аккуратно складывая в сторону сорняки. Такая близкая, родная. Он торопливо шагал без разбора, а она бежала, обгоняя других, часто пошатываясь, спотыкаясь.
— Кирилл, живой...— Жена уткнулась мокрым лицом в плечо. Всхлипывала без удержу, а он все гладил и гладил ее по шелковистым волосам, припудренным сероватой пылью страданий. Ребятишки стояли рядом с отчужденно-заинтересованными личиками. Пятилетний малыш держался за руку старшей сестры и не сводил глаз с матери. А самая младшая, босоногая, в коротеньком сарафанчике, безразлично топала вокруг них по пыли.
Промелькнул отпуск. В тылу, как и на фронте, велась напряженная борьба. Люди в колхозе работали без оглядки на вчерашний день. Ждали урожая и окончания войны...
Старший лейтенант Рожков смотрит на комдива и заключает про себя, что тот как-то помолодел и посвежел за последнюю неделю. Впервые замечает на груди ордена, нашивки за ранения и контузию. Ловит себя на мысли, что грустит — от своих родных так и не имеет
весточки.
В политотделе нет никого, и Тымчик заводит разговор с Рожковым.
— Знаете, Федор Васильевич,— комдив все еще под впечатлением от встречи с домашними,— писатель Горбатов, не ведая того, спас мою семью. Дознались все же немцы, что я командиром воюю, но как раз к тому времени газета меня похоронила. Вот и не тронули жену и малышей, все в заложниках держали.
Последующие дни проходят в спешке и напряженной работе на железнодорожных станциях. Приходится оформлять массу различных заявок; в них Тымчик име-нуется командиром батальона — скрытность передвижения строго соблюдается. В связи с этим личному составу рекомендовано не носить открыто гвардейские знаки и боевые награды, в пути не опускать в почтовые ящики письма с обратным адресом.
Пробегает полоса партийных и комсомольских собраний. Вопрос один: соблюдение военной тайны и поддержание твердой воинской дисциплины. «Совершить марш без происшествий!» — вот лозунг момента.
...Навстречу комдиву пятеро артиллеристов катят к платформе пушку, отливающую на солнце глянцем свежей краски. Сопровождающий ее офицер Николай Поздняков опасается, не поцарапали бы номера расчета ненароком станины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93