На днях на должность командира роты назначен Тимофей Кузьмич Кузнецов. Новичком его не назовешь: до этого исправно командовал взводом. Автоматчики знают свое предназначение и дело ведут с толком.
— Вот бы лодки пригодились. У нас их в Голой Пристани хоть отбавляй,— задумчиво говорит Назаров, стоя на берегу залива. Невысокий, худенький, он оглядывается по сторонам, что-то отыскивает глазами. Серая завеса тумана скрывает силуэты суденышек, постройки на противоположном берегу.
— Согласен, тезка. Но где их взять? — замечает его нетерпение Лукьянов.
Откуда-то появляется Егор Спиридонбвич Алешкин.
— Братцы, видел склад гробов. Чем не лодки!
— Не до смеха, товарищ гвардии младший сержант,— сердится Петр Лукьянов и прячет под пилотку темно-русые волосы.
— Чудак-человек, они же крашеные, не потекут, на совесть сработаны.—Глаза его с голубым отливом высказывают недоумение: дескать, что же плохого я сообщил?
— Поглядим позже,— соглашается Назаров.— Тут на месте стоять опасно...
К Севастополю стекались остатки частей разгромленной 17-й армии — все, что уцелело на Перекопе, Ишуни. Теперь фашисты сдерживали наступающих с одной целью — спастись, погрузиться на пароходы.
— Еще один бросок,— смахивает с лица пот быстрый, порывистый Владимир Дровник; когда он оказался в цепи автоматчиков — Петр и не заметил.
Вверх взлетает долгожданная ракета. И тотчас немцы начинают отстреливаться. Бойцы сталкивают в темно-синюю воду, только что сколоченные плоты. Кто-то тащит гробы, только не черные, как уверял Алешкин, а свежеоструганные, но действительно крепко сбитые.
— Счастливого плавания!
Но тут не до шуток. Петр Лукьянов видит, что рядом на обломках бревен примостился Назаров. Взял бы его на плот, да тот не выдержит и одного лишнего килограмма.
— Доберешься, Петр Назарыч?
— Топай, топай,— улыбается Назаров, а то опережу ненароком.
— Предпочту держаться рядом, ведь мою надувную легче всего продырявить...
Невдалеке на волнах пляшет резиновая лодка, в ней Яков Васильевич Олейник тянет связь на противоположную сторону Северной бухты; значит, туда комдив свой НП выдвигает.
Как ни стараются гвардейцы соблюдать маскировку, но противник начеку. Заподозрив неладное, открывает сначала минометный, потом и пулеметный огонь. «Зацепиться бы за кромку земли» — об этом думает сейчас каждый.
Плот жалобно скрипит. Петр прыгает на берег, бежит. Из окна ближайшего домика, сложенного из желтого ракушняка, строчит пулеметчик. Пригнувшись, Петр перебегает к сожженному автомобилю. Теперь окно оказывается совсем рядом, но дальше двигаться нельзя — немец успеет достать его раньше, чем он сделает хоть шаг.
— Гранатой давай! — кричит сбоку Назаров.
Петр швыряет «лимонку», и пулемет смолкает. Теперь главное — не дать врагу поднять головы, чтобы батальон мог высадиться с меньшими потерями. Это ему удается. Накрыта еще одна пулеметная точка
врага. Со стороны противника стрельба вдруг стихает. Из-за угла дома выходит гитлеровец с поднятыми вверх руками, без оружия...
— Гитлер капут!..
За ним плетутся еще тринадцать вояк.
Лукьянов несколько растерян: не сопровождать же ему пленных, когда идет бой за центр города. Он показывает немцам на дом: мол, отсидитесь там, пока мы выкурим остальных.
Петр видит, как бойцы обтекают строение, как Владимир Дровник взваливает на плечо пулемет и уходит все дальше по изогнутому переулку. Подчиняясь общему порыву, бежит.
— Попридержи пыл, следопыт...
Тут только он замечает Назарова. Тот сидит на корточках, по его лицу течет кровь.
— Каска не выдержала...
— Скажи ей спасибо, своей спасительнице.— Лукьянов берет бинт, старательно перевязывает товарищу голову. Затем встает, трясет возле уха флягу, разочаровывается: вода едва булькает на дне.
— Ну-ка, глотни.
Назаров возвращает опустевшую флягу.
— Айда догонять своих. Лекарь из тебя неважный, а друг неплохой.
Теперь они держатся рядом. Оба чувствуют, что предельно утомлены, но вслух об этом не говорят.
— Как чувствуешь себя, Назарыч? Вместо ответа тот сообщает:
— Алешкина ранило, когда флаг устанавливал. Но живучий он мужик, держится.
— Небось, голова болит?
— Да чего там! Ведь Севастополь-то мы взяли! ...Город — что кладбище. Не только в центре, но и на окраинах вместо строений — груды развалин. Здание железнодорожного вокзала рухнуло, под обгоревшими бочками, почерневшими кустами торчат искореженные металлические фермы. Не лучше и в гавани — она забита обломками судов, засыпана битым стеклом. Жителей мало. Но все, кто уцелел, бегут навстречу своим освободителям.
— Это какая улица, мамаша? — вихрастый краснофлотец снимает бескозырку, смахивает рукой пот.
— Здравствуй, родной! Пушкинской звалась.— И она всхлипывает тонким девчоночьим голосом.
— Отстроим заново! — растерявшись, уверяет моряк. Он понял свою ошибку — это война так состарила девушку.
Мимо бежит рослый боец, прижимая под мышкой стершееся ложе автомата. Во впалых глазах — нетерпение.
— Как бы к почте пройти? Телеграмму хочу послать.
— Откуда будешь такой шустрый? — улыбается Лукьянов.
— Слыхал про Евпаторийскую дивизию?
— А мы из Перекопской, знай наших!
Стоят гвардейцы у берега. К ногам их катятся соленые валы — синие-синие, в небе величественно-спокойно плывут белоснежные облака. И кажется, что широкая грудь города у моря вздыхает тихо и мерно. С сегодняшнего вечера он начнет новую мирную жизнь.
ГОД ЧЕТВЕРТЫЙ
СЛОЖНЫЙ СПЛАВ
Еще не затих оглушающий шум битвы на мысе Херсо-нес, а части дивизии уже на марше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93