-Вот, - сказал Бошка, протягивая пестрый шнур, - это шнур. Если
подключить его к розетке, - Бошка подошел к стене и отодвинул картину,
изображавшую Имярека, шагающего по дворцовой площади, - то можно,
уважаемый, слушать столичное радио. Нет, нет, сейчас пока у них
перерыв, - упредил Бошка желание Имярека и, посмотрев на часы,
прибавил: - Вот через полчасика начнут передавать, тогда и включишь. А
ты, уважаемый, пока почитай инструкцию, - Бошка отдал Имяреку паспорт
на радиоприемник и ушел.
"...радиоприемник на пяти транзисторах, предназначен для приема в
трех (слово "трех" было зачеркнуто зелеными чернилами, которыми
пользовался Бошка, а над ним теми же зелеными чернилами было написано
"двух", потом "двух" тоже зачеркнуто и исправлено на "одном")
диапазонах длин волн: длинном, среднем и коротком" (слова "среднем" и
"коротком" тоже были вычеркнуты).
Транзистор. "Не помню, что значит". Имярек попытался вспомнить, но
не смог. "Проклятая болезнь, ведь наверняка я знал это. Ведь помню, что
значит радиоприемник. Радиоприемник - устройство для приема эфирных
волн. Кажется, так. Изобретен в конце прошлого века". Имярек вытер
запыленное под действием статического электричества пластмассовое
окошечко и с замиранием сердца прочел: Берлин, Париж, Токио, Лондон,
Нью-Йорк. Неужели это все было в самом деле, сказочные, фантастические
названия - Дворец Инвалидов, Люксембургский сад, Тюильри. Вместо того,
чтобы гулять и наслаждаться, пропитываться свежим воздухом столицы
мира, он задыхался в пыльных подвалах библиотеки, отыскивая пути
насаждения счастливой жизни. А нет, взобраться на Мон-Мартр, посидеть
на ступенях Сакре-Кер, да подумать, глядя на раскинувшийся внизу город,
отчего, не имея сильнейшей в мире армии, не имея лучшей в мире тайной
полиции, безо всяких указов и кровопролитий вдруг, сам собой, этот
город покорил сердца людей и стал-таки столицей мира.
Щелкнул выключатель и послышалось шипение эфира. Вот так же
скворчало и плюхалось в его голове в те страшные первые дни его
болезни. Может быть, тогда его голова превратилась в слишком
чувствительный приемник для прослушивания неизвестного науке
человеческого эфира? Имярек с сочувствием посмотрел на электронный ящик
и принялся вертеть ручку настройки. После нескольких безуспешных
попыток найти человеческий голос ему наконец повезло. Шипение и хрипы
исчезли, появился женский голос. Казалось, диктор находится где-то
рядом, так чисто и разборчиво вещало электрическое устройство.
"-Я внимательнейшим образом следил за каждым движением подсудимых,
стараясь не пропустить ни малейшего движения лица, способного выдать
игру или притворство, - диктор остановилась на минуту, как будто
переводила дыхание. - Но ничего существенного, да что там
существенного, даже малейшего намека я не нашел на протяжении всего
процесса. Преступники - а теперь, после оглашения приговора мы вправе
так называть их - были сломлены и, похоже, сами понимали, сколь
чудовищно то, что они совершили. Все, почти с одинаковой готовностью,
подтверждали свои признания, сделанные в ходе следствия. Хотя некоторые
из совершенных ими преступлений выглядят фантастическими, как в смысле
масштабов, так и по степени извращения их же прежних принципов, у меня
нет сомнений в их вине. Сомнений нет, но есть удивление. Каким образом
образованные, культурные люди (некоторые из них вполне могли бы
соперничать с нашими университетскими профессорами) могли задумать и
совершить столько мерзостей? Конечно, я не говорю о формах и методах.
Организация тайной сети злоумышленников, тщательная законспирированная
подготовка, внезапность, исполнительность - все это суть их
профессиональные навыки. Но холодная беспощадность? Жестокость? А
главное, беспрецедентная неразборчивость в средствах, доходящая до
абсурда! Ведь они признавались во всем - от подготовки и совершения
убийств видных политических деятелей до порчи воды и продуктов в
отдаленных сельских районах. Это кажется настолько чудовищным, что
перестаешь удивляться жестоким и даже по нашим меркам грубым словам
главного обвинителя: "мерзавцы, подонки, прихвостни, ублюдки"".
Имярек вспоминает, с каким трепетом он слушал эту первую передачу.
Сначала он увлекся самой речью. Диктор зачитывала чей-то документальный
рассказ. Это было очевидно. Но что за процесс? Почему по центральному
радио? Почему в изложении иностранца? И кто эти подонки и ублюдки? Вот
вопросы, которые волновали Имярека в первую голову. А во вторую голову
его все больше и больше настораживала одна еле заметная черточка: голос
диктора, вполне официальный и достаточно безликий женский голос, то и
дело сползал на бошкины интонации. Ну, а в третью голову? Сейчас, когда
бошкина плешь почти раскрылась до состояния полнолуния. когда он знает,
кто были эти преступники, и когда стало известно все, он поднимет
бронзовую статуэтку, чтобы опустить ее в самую центральную подсолнечную
точку.
"-Лишь одно обстоятельство, которому я не нашел объяснения, мучает
меня до сих пор, - всплывает голос диктора центральной программы. - Это
выражение их лиц после оглашения приговора. Какое-то растерянное, будто
от внезапной незаслуженной обиды, скорее мальчишечье, да, именно
детское удивление, искреннее, словно бы говорящее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163