Но Аустра оборвала его так резко, что Цауне даже испугался. Это уже не шутка. Теперь машинистка почувствовала свое превосходство над бухгалтером.
— Вы, Цаунчик, потише! Директор терпит вас тут только ради меня, иначе вы давно уже бегали бы по Риге в поисках работы. Со мной не дурите!
Решительность Аустры так подействовала на Цауне, что он долго не мог опомниться. «Что все это значит? Неужели Цеплис действительно разговаривал с маши-
нисткой и собирался меня уволить? А правда, последнее время он вечно злится и придирается, хотя раньше всегда был доволен моей работой. Неужели я неправильно исполнил какое-либо его распоряжение?» Цауне тщетно пытался припомнить что-нибудь подобное.
В конце концов нахальство Аустры перешло все границы. Не в силах больше выносить это, Цауне обратился с жалобой к Цеплису.
— Господин директор, машинистка Зиле стала чересчур неаккуратной и неисполнительной.
— Это с женщинами бывает, — спокойно буркнул Цеплис.
— Но работа стоит, и мне одному не управиться. Надо ее уволить.
Смерив бухгалтера долгим, испытующим взглядом, Цеплис иронически заметил:
— Уволить? Зиле была к вам великодушнее. Она не хочет, чтобы увольняли ее жениха. От вас, господин Цауне, я этого не ожидал!
Цауне вышел из директорского кабинета пристыженный и еще более сбитый с толку. Теперь ему оставалось только молчать и подчиняться прихотям Аустры. О добросовестности и аккуратности машинистки не могло быть и речи: она приходила поздно, уходила рано и в рабочее время больше занималась маникюром и размалевыванием губ, чем печатанием на машинке. Цауне и раньше терпеть не мог накрашенных женщин, но теперь, благодаря Аустре, возненавидел их смертельно. Они казались ему манекенами, годными лишь для украшения витрин. Можно ли сравнивать их с Мильдой, всегда сердечной и искренней? Тогда ярко раскрашенные бумажные цветы тоже можно было бы приравнять к живой, благоухающей розе. Да, Мильда это поистине неувядающая роза, чей душевный аромат будет жить вечно. Как мог он заглядываться на Аустру и хоть на миг позабыть о Мильде? Цауне теперь не понимал этого и стыдился самого себя. Мильда ведь была и осталась лучшей из всех. В ее простоте была тишина лесов и плодородие полей. Взор ее напоминал ясное небо, по которому не пробегало ни единого облачка. Прямодушная и сердечная, она всегда старалась
понять его и все прощала. Она никогда не притворялась, не лицемерила, а в правдивых словах открывала свои чувства, которые лились, как журчащая прозрачная ключевая вода. Никогда, никогда я не посмею замутить этот чистый поток, вечно буду видеть в нем спокойное и проясненное отражение моего лица...
При первой же возможности он открыл Мильде эти свои мысли и служебные впечатления. Его жизнь была буквально отравлена — Аустра стала совершенно невыносимой. Она не только поддразнивала Цауне, но открыто издевалась над ним.
— Что вы за бухгалтер, если не можете угостить свою машинистку ужином? Мы бы прелестно провели вечер, — сказала однажды Аустра, окончательно смутив Цауне. Что ему было отвечать? Это могло быть шуткой, но могло быть и тонким коварством с расчетом завлечь его в свои сети. Ничего не понимая, он оставил ее предложение без ответа. Это придало ей смелости, и в один прекрасный день она протянула ему пятисотлатовый вексель — пусть он поставит свою подпись.
— У меня теперь большие платежи, и мне нужны деньги. Вы будете первым жирантом, я вторым. Подписывайте, векселедатель надежный, •— добавила Аустра, так как Цауне медлил.
— Может быть, он и надежный, но я не знаю никакого Вилиса Звейниека, — мямлил Цауне, оттягивая время.
— Как вы наивны! Сразу видно, что не имели дела с векселями. Разве всем жирантам нужно знать векселедателя?
— Я действительно не имел дела с личными векселями.
— В наше время это вовсе не делает вам чести. Ваше имя в банковских кругах совершенно неизвестно.
— До сих пор я ходил в банки лишь с векселями фирмы.
— Удивительно, как вас еще ни разу не обставили, если вы так мало смыслите в векселях. Надо сказать директору, чтобы он вам не очень-то доверялся. По своей глупости вы можете наделать фирме больших
убытков. Я бы не стала перед вами, унижаться, а попросила бы господина Цеплиса, но с такими мелочами стыдно обращаться к нему. Цеплис жирирует мне векселя еще не на такие суммы!
— Что же у вас за предприятия, если вам приходится так широко орудовать с векселями?
— Разве я сама — не наилучшее предприятие? — Но вы же получаете у нас только сто лат в месяц.
— Потому-то мне и приходится прирабатывать, чтобы можно было прилично жить. Жалованья не хватает даже на туфли и чулки. Для мужчины в наше время ненакрашенная женщина — пустое место.
— Я на крашеных вообще не смотрю. Мне они просто противны.
— Неужели вы тоже причисляете себя к мужчи-"нам? Нет, голубчик, настоящие мужчины не ходят с завязанными глазами. Они всегда чуют близкую поживу.
— Раз у меня есть невеста, другие женщины мне совершенно безразличны. Я смотрю на семью серьезно.
— Неужели же сразу надо обзаводиться семьей? Можно ведь просто повеселиться.
— Я такое веселье не признаю. — Я же сказала, что вы не мужчина! Ну, признаете вы там или не признаете — жирируйте вексель, мне некогда. Надо спешить в банк, чтобы успеть еще сегодня учесть его.
— Тем не менее жирировать я не буду.
— Ну, тогда я скажу господину Цеплису, чтобы он уволил вас за то, что вы меня оскорбляете.
— Чем же я вас оскорбляю?
— Разве это не оскорбление — не доверять и не жирировать вексель? Не прикидывайтесь Иванушкой-дурачком!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133