роман
Было ясно, что дело идет к весне. За снегопадами всякий раз следовал ветер с дождем и улицы покрывались почти непролазной слякотью. С утра извозчики запрягали в сани, но уже к полудню приходилось перепрягать в коляски, с тем чтобы вечером снова заменить их. санями. Лошади были испачканные, мокрые, а немногочисленные таксомоторы месили грязь с таким энтузиазмом, что приближение их отзывалось не только на пешеходах и их костюмах, но даже на стенах домов и магазинных витринах. Однако так называемые таксики употреблялись рижанами исключительно ло пьяному делу, когда не жалеешь денег и хочется ощутить темп жизни более бурный, чем под тарахтенье извозчичьей пролетки. В трезвом виде на них ездили только богачи — или же люди, отравленные стремительностью восстанавливающейся жизни, которым по нраву с беспечною быстротой проноситься мимо сонной серости домов, за каких-нибудь полчаса пересекая всю Ригу. Впрочем, таких любителей находилось немного, да и богачи еще только нарождались. В некий день конца января 192... года над Ригой уже с самого утра свирепствовал резкий ветер, то крутя по воздуху мягкие хлопья снега, то через мгновение принимаясь сечь дождем лица прохожих. По бульвару Бривибас от Старой Риги, разрезая встречный поток, шагал господин в бобровой шубе. На его лице застыло оскорбленное выражение, а руки ходили, как у льнотрепалыцика. Время от времени он роняя
горькое словечко, да так громко, что прохожие озирались. Но господин в бобровой шубе совершенно ушел в себя и ничего не замечал. Из его отрывистых восклицаний можно было заключить, что ему нанесена большая и вряд ли поправимая обида. Свернув на улицу Тербатас и поравнявшись со зданием окружного суда, господин громко произнес:
— Нет, так продолжаться не может! Повсюду в верхах засели завистники и невежды...
В этих словах молодой промышленник Оскар Бриедис излил остатки своей злости, и лицо его вроде бы прояснилось. Ветер загонял под бобровый воротник капли дождя, но Бриедис даже не обращал на это внимания. Он шел из министерства финансов, где добивался ссуды, чтобы приложить и свои силы к восстановлению прозябающей отечественной промышленности. Но ему отказали — у него, видите ли, не имелось определенных замыслов и планов. Да какие там могут быть планы — без денег? Дайте только деньги, родятся и планы и замыслы. Нельзя же заранее строить какие-то воздушные замки! Полный сознания своего превосходства, Бриедис посмеялся в душе над неразумием чиновников и заодно порадовался тому, что шел обратно пешком: горечь обиды рассеялась, и никто не догадается о его неудаче. В министерство Бриедис ехал на такси, а теперь спешил в ресторан «Дух пробуждения», где его ожидали несколько молодых промышленников, а также господ, еще только мечтавших посвятить свои силы делу восстановления отечества.
«Дух пробуждения» гудел и дымился. В сероси-нем табачном дыму пьяницы за столиками казались какими-то горбатыми чудовищами; они махали руками и разевали рты, .но отдельные слова сливались с общим гулом. За одним из столов сидели шестеро мужчин с раскрасневшимися лицами и в распахнутых шубах. То были нарождающиеся вершители судеб молодой латвийской промышленности и торговли, больше, впрочем, любившие разговаривать и транжирить деньги, нежели работать и заботиться об укреплении
своих предприятий. Все они за время войны и революции скопили большие пли меньшие капиталы в различной бумажной валюте. Но еще больше, чем денег, они накопили дерзости и нахальства, не уступая дороги ни единой мирской силе, если представлялся шанс подзаработать. Во времена падения курса латвийской валюты почти все они были близкими сподвижниками героев черной биржи. Они же первыми постигли и разделили взгляды руководителей финансового ведомства, считавшие что государство должно помочь укрепить национальную промышленность и торговлю, дабы они не перешли окончательно в руки немцев или евреев. Это были люди трудно определимого возраста, чьи лоснящиеся лица и наголо обритые головы блестели, как зеркала, не выдающие своих тайн.
—Я не намерен вкладывать свой капитал по мелочам. Если мы не в состоянии создать нечто крупное, грандиозное, то не стоит и начинать, — проговорил один из шестерых, Эдгар Цеплис, наживший свои деньги в России и лишь недавно переправивший их оттуда в запечатанных пакетах. О капитале Цеплиса говорили разное, и находились люди, оценивавшие его в несколько десятков миллионов, хотя исчерпывающей ясности в этом вопросе не было ни у кого. Сам Цеплис хранил на сей счет загадочное молчание, предоставляя каждому по-своему оценивать его богатство. Поэтому у него во всех кругах общества имелись друзья, пытавшиеся вовлечь его в свои предприятия в качестве компаньона. Но Цеплис знал, что деньги гораздо легче растратить, чем нажить, и был сугубо осторожен. Кроме того, сейчас все эти люди были его друзьями; если же он свяжется с каким-либо одним предприятием, многие отшатнутся от него, а может быть, даже станут его врагами. Если уж ввязываться в жестокую схватку, так хоть было бы из-за чего. Эти пятеро, все время пытавшиеся убедить его не держать
капитал под спудом, а пустить в оборот, не. могли бы удовлетворить болезненное честолюбие Цеплиса, так как он хотел быть одновременно и торговцем, и промышленником, и политиком, и деятелем культуры. Да, еще и поэтом — тщеславие Цеплиса не знало границ: денег у него хватало, а значит, все это могло в нем совмещаться. Каждый льстил его честолюбию и старался втянуть в свои дела. Цеплис чувствовал себя девицей с большим приданым, к которой со всех сторон едут сваты — только бубенцы гремят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133