— Правильно! Вот зароют тебя со всеми твоими жестянками, а мы с Цеплисом еще поживем и попьем водки, — насмехался Удрис, любивший поддразнивать Нагайниса и Сескиса.
— Твой банк тоже долго не продержится. Директор не вылезает из кабака и превратил кошелек буфетчика в несгораемый шкаф, где хранятся свободные банковские капиталы. Из таких людей Цеплис скоро наделает кирпичей и отправит их за границу, — прошипел Нагайнис, со злости на Удриса начиная прославлять Цеплиса. Он давно уже имел зуб на Удриса за то, что тот повсюду шныряет, все вынюхивает и потом передает как раз тем, кому это нужно. Поэтому в рижских промышленных кругах Удрис считался нужным, но зато и весьма опасным человеком. Всюду он бывал, со всеми пил и, естественно, кое у кого по пьяному делу выуживал различные секреты. Сколько уже раз Нагайнис выбалтывал ему такие вещи, что потом приходилось умолять Удриса не пересказывать их дальше. Однако Удрис всегда умел извлечь для себя пользу из таких случаев, да притом нельзя было твердо рассчитывать, что он сохранит тайну. Все это бесило Нагайниса, и он не питал к Удрису добрых чувств.
— Из меня наделают кирпичей на чужом заводе, а из тебя — подковных гвоздей на твоей же собственной фабричонке. Ну, а куда я помещаю банковские капиталы — это мое дело. Кошелек буфетчика все-таки более надежное место для денег, чем твои фабрики. Цеплис тоже понял это и потому не дал тебе взаймы. Ты слишком слаб, чтобы бороться с промышленником такого широкого размаха. Ты думал, Цеплис возьмет вас в акционеры своего предприятия? Нет, такие
голодранцы не годятся даже на кирпич, — издевался Удрис, наслаждаясь яростью Нагайниса.
— Это верно, с Цеплисом нам не справиться, — робко вставил Сескис.
— Что вы мелете! Я знаю, что делаю, и так легко не сдамся. На своем веку я боролся и с более сильными людьми, — выпятив грудь, хорохорился На-гайнис.
— Тогда ты еще не был таким трухлявым и таким заносчивым, как сейчас. Тогда ты мог устоять и действительно стоял на собственных ногах. А теперь у тебя повсюду заплатки да подпорки. Ты перекредитовался, голубчик! Твоими доходами не покрыть даже гербовых марок на отсрочку векселей, не то что процентов. Ты, дружище, скоро вылетишь в трубу с потрясающим треском, а Сескис еще продержится некоторое время и, может быть, даже выкарабкается, потому что у него не такой широкий размах, как у тебя, — предсказывал Удрис.
— Вот и я ему всегда говорю, пусть не хватает помногу, можно подавиться. Лучше обойтись какой-нибудь мелочишкой, чтобы потом не потеть ог страха, — простодушно разглагольствовал Сескис, поддакивая Удрису.
— Что вы тут каркаете, как вороны! Нагайнису еще выпадет немало хороших деньков, когда иной директоришка из ссудной кассы уже будет торчать за решеткой. Сколько можно так кутить? У людей ведь когда-нибудь откроются глаза. Кое-что уже слышно! — Нагайнис многозначительно усмехнулся и, обращаясь к Сескису, добавил: — Ты, братец, лучше бы не якшался с такими, чтоб не пришлось потом таскаться по судам. Уж они-то достукаются!
— Слушай, Нагайнис! Придержи язык, не то я дам волю рукам! Не забудь, что я о тебе знаю гораздо больше, чем ты обо мне, и потому лучше не угрожай судебным следователем, если сам еще хочешь пожить на свете, — произнес вполголоса Удрис, придвинувшись к Нагайнису. Глаза его были красны не только от бессонной ночи и выпитой водки, но и от.злобы. Нагайнис почувствовал, что угрозы Удриса не пустые
слова и что в любую минуту тот может перейти к действиям. Он понял, что зашел слишком далеко, прикусил язык и попробовал превратить все сказанное в невинную шутку.
— Уж нельзя и пошутить с друзьями за рюмкой водки! — Нагайнис попытался добродушно расхохотаться, хотя внутри у него все кипело от бешенства, потому что Удрис ведь тоже наговорил слишком много. Какое ему дело до того, что я перекредитовался? Я и сам чувствую, что подходят тяжелые времена. Но разве я испугался? Уж как-нибудь выкручусь! Упадет курс лата — и все опять будет хорошо. Погашу свои долги несколькими десятками ящиков подковных гвоздей.
— Если хочешь пошутить с друзьями, не втыкай иголки в раны. У каждого из нас свои несчастья, которые не дают спокойно спать по ночам, — грустно сказал Удрис.
— Правильно! Мы не должны нападать друг на друга. На свете и так хватает людей, которые хотели бы нас проглотить. Я часто вижу во сне, как они бросаются на меня, точно акулы с разинутой пастью, — боязливо добавил Сескис.
— Тебе уже собственные кильки начинают казаться во сне акулами, — насмешливо бросил Удрис, не терпевший, чтобы кто-нибудь выражал ему сочувствие. Он сам никогда не сочувствовал ни одному человеку и потому не верил сочувствию других. Удрис с любого спустил, бы десять шкур, если бы только у кого-нибудь было их так много. Сколько раз он с помощью своей маленькой ссудной кассы безжалостно обирал Нагайниса .и Сескиса, когда. тем нужны были деньги. Но разве из-за этого нельзя посидеть вместе с ними в ресторане и выпить за их счет? Они хотят заработать, но ведь и Удрису требуется то же самое. О жалости тут не может быть и речи, потому что Удрис давно уже чувствовал то, что Нагайнис только что высказал в раздражении: когда дело дойдет до суда, они не спасут его, а, наоборот, постараются скорее утопить. Зачем же ему, Удрису, быть таким простофилей и помогать тем, кто ему никогда не поможет? Правда,
Удрис знал, что всего больше можно заработать на так называемых «больных промышленниках». Он знал также, что давать им деньги ссудной кассы всего рискованнее. Можно потерять не только деньги кассы, но и свою службу, а самому угодить за решетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133