Тот-то уж вмиг поймет, что тут происходит; он же не такой растяпа, как его бухгалтер. Но, несмотря на спешку, Аустре все-таки хотелось попрощаться с Цауне: ведь она уезжала навсегда.
— Старайтесь, Цаунчик, лезьте из кожи вон, чтоб не пропал ни один лат из господских барышей! Так уж заведено на свете — одни копят, чтобы другие могли транжирить.
— Если я не буду работать, то и вы останетесь без жалованья. Не всех же господа так любят и ценят, — насмешливо произнес Цауне.
— Господская любовь, Цаунчик, это все равно что любовь грабителя: любя, он тебя обирает до нитки, оставляя тебе только жизнь, а жизнь не "отнимает лишь потому, что она ничего не стоит. Он разрешает нам самим бросить ее в Даугаву. Ну, значит, живите и будьте послушны господам, если на них свалится какое-нибудь несчастье. А о собственных несчастьях вы, Цаунчик, особенно не горюйте. Работящий человек никогда с голода не помрет, а разориться вы не разоритесь, потому что нищего разорить нельзя.
— Что это вы сегодня так любезны со мной? Будто за немилого замуж собираетесь.
— Бывают минуты, когда и мое каменное сердце становится мягче пуха. Ну, счастливо оставаться! — И Аустра сердечно пожала Цауне руку. Это показалось ему странным, но от таких женщин можно ожидать чего угодно.
Весь остаток дня Аустра действовала, как под гипнозом. Побросала в чемодан самое ценное и необходимое. Квартирной хозяйке объявила, что едет дня на два в Лиепаю по служебным делам. Надо инкассировать деньги фирмы. Дочурку свою горячо расцеловала, зная, что расстается с ней надолго, может быть, навсегда. Хотя особенных материнских чувств у Аустры не было, но она понимала, что бросает ребенка на произвол судьбы. А что делать? Саусайс, как злой дух, преследует ее по пятам, угрожая тюрьмой. На свободе все-таки лучше. Если не заработаешь иным способом, придется пойти в один из знаменитых буэнос-айресских публичных домов, о которых она так много слышала. Хуже, чем в тюрьме, все равно не будет. Может быть, удастся откладывать что-нибудь для дочурки. Пусть растет и готовится к такой же судьбе, как у ее мамы.
Вечером на вокзал Аустра явилась во-время. Но Саусайс был уже там. Он накинулся на нее, как изголодавшийся волк.
— Где моя доля? — спросил он, едва поздоровавшись.
— Погоди же, проводи меня хоть по-человечески. Твоя доля никуда не денется. До чего же ты жадный! Хуже грабителя с большой дороги.
— Ну, знаешь, когда грабитель грабит грабителя,. бог только смеется!
— Над тобой даже черт смеяться не станет! — в ярости воскликнула Аустра.
— Не мели чепуху, а делай, что тебе говорят! Мне некогда. — В сущности, Саусайсу некуда было спешить; он просто не хотел, чтобы его видели вместе с Аустрой.
— Торопишься, Валентина заждалась? На, на, пей мою кровь!— Аустра сунула ему пять пачек по тысяче лат, и он быстро спрятал их в карман.
— Здесь все деньги? Не думай, я проверю. Ты не доберешься до Елгавы, как я уже приму меры. Если окажется недостача, тебя в Елгаве или в Мейтене выведут из вагона под руки, как графиню. Я не позволю себя обманывать!
— Сбегай в уборную и проверь! Для такого занятия уборная — самое подходящее место! Там тебя никто не потревожит. Если обнаружишь недостачу сейчас, не надо будет потом тратиться на телеграмму. Ты же должен теперь экономить, раз приданое Валентины выхватили из-под носа. Такой улов, как сегодня, бывает не каждый день!
— Оставь Валентину и ее приданое в покое. Не трепли языком и залезай в вагон. Я пошел.
— В уборную, пересчитывать деньги! — крикнула Аустра вслед уходившему Саусайсу. Но он не обернулся и исчез в толпе.
У Аустры было такое чувство, будто ее ограбили среди бела дня, а она даже не смеет позвать на помощь. Надо будет из-за границы написать в полицию, что этот мерзавец участвовал в ограблении кассы. За свою жадность он посидит в тюрьме! Жаль, что она не записала номера денежных купюр, уж тогда он не смог бы отвертеться! А ведь на это было достаточно времени... Эх, и как не пришло в голову раньше! Видно, совсем разучилась жить. Вообще не надо было распинаться перед таким гадом о своем несчастье, уехала бы с деньгами...
Поезд тронулся, провожающие спешили попрощаться с отъезжавшими, сказать им напоследок ласковое словечко. Только Аустра чувствовала себя безмерно одинокой и униженной, точно выгнанная из дому непрошенная гостья. Слезы навернулись ей на глаза, хотелось броситься в промежуток между вагонами, туда, где по черным рельсам, грохоча катились колеса навстречу неизвестному и жуткому будущему.
На другой день Аустру напрасно ждали в конторе. Цеплис несколько раз осведомлялся у Цауне, не пришла ли мадемуазель Зиле и где она задержалась. Конечно, Цауне не мог ничего ответить, и это еще больше возмутило директора. Как это бухгалтер не знает, где его подчиненные! Машинистка утром должна появляться в конторе первая. Совершенно ненормальным фактом является и то, что у машинистки находятся ключи от сейфа, где хранятся порядочные суммы денег. Как может бухгалтер отвечать за них при таких порядках? На это Цауне возразил, что он и не берет на себя никакой ответственности за кассу. В сейфе должно быть более двадцати тысяч лат, но патрон ведь сам пожелал, чтобы кассой ведала только Аустра. Он, Цауне, не смел ничего сказать, ибо ему в подобных случаях угрожали увольнением. Такой ответ окончательно взбесил Цеплиса, и он произнес грозно:
— Вас мог уволить только я, и никто другой. Кого вы боялись?
— Но ведь мадемуазель Зиле — ваша правая рука. В конторе все должно делаться по ее усмотрению.
— Вы рассуждаете, как базарная кумушка, а не здравомыслящий мужчина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133