Бутылки шампанского стояли рядами, словно подковные гвозди. Форма стола имела глубокий смысл: огромная подкова должна была охранять миллионные богатства невесты. Господа во фраках, точно черные скворцы, заставляли шампанское свистеть по-весеннему, белые дамы задумчиво погружали свои вишневые или земляничные губы в хрустальные бокалы. Вначале все усердно кушали и не говорили вовсе. Звякали только тарелки да брякали ложки. Лакеи метались, как тени, — с пустой посудой легко и быстро, с полною осторожно и медлительно. Когда заморили червячка, пастор произнес застольную речь. Он продолжал развивать тему, затронутую во время венчания, и восхвалял счастливую семейную жизнь, на которой зиждется святость домашнего очага и достаток. Посему супружеская жизнь должна быть светлой, как свеча, и освещать все уголки дома, чтобы в них не поселились темнота и мрак. Во тьме свершаются все злые дела, и посему супружеской
жизни надлежит быть всегда светлой. За это пастор поднял свой бокал, и все охотно поддержали его. Тут пошли речь за речью, и все прославляли молодую пару, приплетая также кое-какие вольности. При этих последних девицы робко потупляли взоры, а молодые люди громко ржали. Более пожилые и женатые лишь молча понимающе ухмылялись. Они познали не только сладость брака, но и его горький осадок. Их не трогали сладкие слова застольных речей. В промежутках звучали народные песни, а больше старинные куплеты, переиначенные на новый лад, то душещипательные, то задорно-пустые. Но когда на одном конце подковы подвыпившие юнцы затянули:
К жениху меня везите, Не везите через мост: Загремит пустой сундук, Как поедем через мост, — то в середине подковы эта песня вызвала смятение и явное недовольство. Однако певцы не дали себя запугать, и еще более лихо зазвучало:
А на донце сундука Плеточка плетеная! Эту плеточку в народной песне невеста предназначала для своей свекрови. И лишь тогда многие сва-. дебные гости вспомнили о матери жениха, напрасно скользя взглядами по столам. На свадьбе ее не было. Некоторые из офицеров, знавшие мать Эдмунда, криво усмехнулись и покраснели, но тем все и кончилось: кто стал бы омрачать себе праздник из-за какой-то старухи.
Молодые люди вставали после утомительно-долгого сиденья за свадебным столом и, расправляя ноги, сбивались в пары для танцев — музыка уже гремела. В вихре танца и звуках музыки, быть может, зарождались те робкие побеги, которые позже разрастутся кустами любви и деревьями брака. Тогда-то они храбро раскинут свои ветви наперекор всем бурям и непо-
годам. Совсем старые остались у стола, считая, что ревматизм в ногах лучше лечить рюмочкой, чем музыкой. Среди них были также отец невесты Нагайнис и Сескис. За рюмочкой можно было посудачить о нынешних временах и подивиться странным новомодным танцам, заключавшимся в топтании на одном месте. Толкутся, будто в бочку залезли! Помнит ли еще кто-нибудь наш старый крестовый танец, в котором были стремительность и размах? Огонь пылал в жилах, и трудно было остановиться. А эти топчутся, будто боятся переломать кости.
— Ах, господин Нагайнис, вот это свадьба! Право, стоит воспитывать дочерей. Ну, Валентина уж заслужила, — льстиво тараторили накушавшиеся и развеселившиеся дамочки.
— Таких даже бароны своим детям не устраивают.
— Где уж баронам, они теперь бедны, как церковные крысы, последнее барахло распродали.
— А другие в Германии грызут корки и клянут латышей.
— Умели бы с нами ладить, кушали бы белую булку. А теперь пусть затянут кушак потуже.
— Они же не думали, что мы создадим свое государство! Если б знали, так уж подладились бы. И откуда им было знать?
— Ой, не говори: слыхать, бароны опять вернутся, и тем, кто делил имения, не сдобровать. Кто поумнее, не берет землю, а смотрит, как бы побольше нажиться.
— Да, все умные латыши держат деньги в заграничных банках, это вернее. На наши-то банки надежда плохая. Если бароны возьмут власть, так возьмут и банки. С кого ты тогда спросишь свои денежки? Уж бароны всегда умели прижимать латышей.
— Ну, и от такого государства тоже большого проку нет. Всюду законы, законы, и всех-то эти законы защищают! Уж нельзя и прислугу вечером послать в лавку, чтобы не нарушить закон. Водку даже в собственной квартире нельзя держать. В русские или немецкие времена, бывало, пей сколько влезет, хоть целыми ночами. А еще говорят — свободное и независи-
мое государство! Для кого же эта свобода? — ворчала госпожа Атваг, жена владельца большой гостиницы. Жирный подбородок трясся от волнения и злости, а щеки были красны и блестели. Видимо, если она и не пострадала от суровости закона, то, во всяком случае, он обходится ей дорого, и она на него очень сердита. — Один раз меня даже вызвали свидетельницей в окружной суд и впихнули в свидетельскую комнату вместе со всяким сбродом. Разве это свобода и разве это закон?
— Так-то оно так, госпожа Атваг. Но ведь есть же и хорошее. Зато теперь у нас в Риге многое стало совсем как в Париже! Дансинги, отдельные кабинеты, духи, губной карандаш — все из Парижа и как в Париже. А сейчас тут, на свадьбе, разве не изысканная публика? Совсем как в Париже, уверяю вас!
— Правильно, латыши способный народ и умеют себя держать. Иностранцы говорят, что по манерам нас уже не отличить от них.
— Где уж там, милая, отличить латыша от иностранца, если латыш хорошо одет и умеет себя вести! Посмотри, разве наши молодые не танцуют, как настоящие господские дети? Все ведь учились у самых лучших и дорогих маэстро. Имея голову на плечах, можно выучить все европейские танцы.
— И как они умеют целовать дамам руки — лучше английских лордов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133