Все это отнимало много времени и утомляло, но. Цеплис не унывал. Мелкие неудачи и недоброжелательство окружающих не могли его устрашить. Он знал всех этих новоиспеченных, народившихся после войны промышленников, завидовавших друг другу и злословивших один про другого до нелепоста. Они не умели и не хотели работать, желая лишь быстро, нажиться, чтобы потом кутить напропалую. Правда, они утверждали, что делают государственную работу и укрепляют благосостояние населения, но на деле рвали и хапали, где только возможно. Поэтому не удивительно, что легкое обогащение не удавалось и крупные государственные кредиты пускались на ветер. Уважением пользовался не тот, кто умел и хотел работать, а, наоборот, тот, кто глубже других запускал лапу в государственную кассу, разорял своих доверителей и, инсценировав банкротство, делался богачом. Такой возбуждал зависть и всеобщее восхищение — у этого, дескать, есть смекалка, он сумел себя обеспечить. От трудов праведных не наживешь палат каменных — а кто в эти времена не хотел бы нажить себе каменных палат! Мало того, даже сами так называемые «созидатели государственных основ» нисколько не верили в прочность своего государства, а спешили загрести из его кассы как можно больше, потому что — кто знает! — если эта касса вдруг погорит или потонет, потом придется жалеть об упущенном. Самым умным считался тот, что больше набрал, у кого больше долгов. Никто не хотел оставаться в дураках, и поэтому происходило своеобразное соревнование — не в бережливости и честном приумножении достатка, а в делании долгов и выколачивании государственных кредитов. Цеплис не хотел быть таким. Конечно, руководимое им предприятие тоже не обойдется без ссуды от государства, но это будет производительный и необходимый
кредит, он с лихвой вернется к государству как прямым, так и косвенным образом. Сколько иностранной валюты Цеплис вольет в государственную кассу, сколько рабочих займет на своем предприятии!, Все это даже нельзя и рассчитать заранее. Подлинно по-государственному мыслящий промышленник должен не только думать о своей прибыли, но соблюдать и всеобщие интересы. Настоящая и правильная калькуляция получится, если лишь отбросить все спекулятивное и взять за основу производительный труд. Так рассуждал Цеплис и эти свои убеждения пытался привить всем подчиненным, от бухгалтера Цауне до рабочих-глиномесов.
В поездки на строительство кирпичного завода директор-распорядитель всегда брал с собой и бухгалтера Цауне. Не хотелось оставлять его в Риге. Пусть поглядит, понаблюдает, как развертываются работы, как рождается завод. Пусть подышит свежим воздухом и рассеется, тогда, вернувшись, будет работать еще усерднее. Так Цеплис оправдывал перед самим собой участие Цауне в поездках. Но на самом деле тут были совсем другие причины. Правда, Цеплис теперь полностью доверял Берте и не сомневался, что теперь-то она ему верна. Но время ее обучения на курсах еще оставалось под сомнением. Когда Цеплис иной раз спрашивал Берту, много ли правды в ее рассказах о дружбе с Цауне и как далеко зашла эта дружба, — жена только посмеивалась. Поэтому Цеплис оставался в неведении и сомневался в верности жены. Предосторожности ради он предпочитал брать Цауне с собой, нежели оставлять его в Риге. Ведь Берта может соскучиться и просто так, невзначай, начать снова встречаться с Цезарем. Старая дружба незаметно восстановится, и Цеплису снова пришлось бы переживать ненужные треволнения. Кроме того, завоевав доверие Цауне, можно будет узнать и то, чего не сказала Берта.
Однажды утрем, после пролившегося ночью благодатного летнего дождя, Цеплис и Цауне опять мчались в автомобиле за город, чтобы осмотреть строительные
работы и произвести необходимые платежи. Шоссе было гладкое и непыльное, поля курились под горячим утренним солнцем. Цеплис в совершенно блаженном настроении, сняв шляпу, подставил голову ласковому свежему ветерку. Воздух был насыщен запахом зеленого созревания, и казалось, будто земля каждым стеблем травы радостно славит лето и солнце. Цауне тоже сидел, опьяненный сладкой истомой, всем существом своим, вместе с летним воздухом, впивая в себя и Мильду. Он был влюблен, и лето сулило ему любовь и радость. Хорошо, если бы рядом с ним, вместо тучного директора, сидела Мильда и видела бы все то, что сейчас так восхищает Цезаря! Машина мчалась бы, но сердца их мчались бы еще быстрее, через поля и леса, через моря и страны, через весь мир. Два сердца, одно близ другого.
— Как странно: всякий раз, когда едешь в автомобиле, хочется думать о женщинах, хочется чувствовать их близ себя, — восторженно прервал раздумье бухгалтера Цеплис. — Наверно, и у вас тоже есть какая-нибудь, о которой хотелось бы подумать в такую минуту?
Цеплис испытующе уставился на Цауне. Молодой человек покраснел, потревоженный в своих размышлениях о Мильде и смущенный фамильярным вопросом своего патрона.
— А то как же! — храбро отшутился Цауне и тотчас вздрогнул от того, что посмел так ответить шефу.
— Ясно, на то вы и послевоенная молодежь, — молвил Цеплис слегка насмешливо. — И вы часто с ней встречаетесь? — спросил он дружеским тоном.
— Довольно редко. Не выходит, — чистосердечно признался Цауне. Цеплис не мог нарадоваться его откровенности и надеялся вытянуть у молодого человека все до конца.
— Значит, вы ее не очень-то любите, если можете удовлетвориться столь редкими встречами. — Цеплис в душе улыбался, глядя мимо Цауне на зеленеющие поля.
— Я ведь постоянно занят на работе, — Цауне обиделся, расслышав в этих словах упрек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133