Они были до того оболванены, что принимали на веру каждую громкую фразу, каждое голословное утверждение.
В некий дождливый вечер, возвращаясь в Ригу с так называемых народных собраний, в вагоне второго класса встретились несколько депутатов различных партий, в том числе Осис и Клявинь. Перекинувшись несколькими шуточками, депутаты умолкли. Каждый из них уже досыта наговорился за день. Некоторые выступали подряд на трех-четырех собраниях, и теперь им, естественно, хотелось молчать и дремать. На мягких сидениях вагона приятно укачивало, и глаза слипались сами собой. В своем кругу депутаты называли такие собрания партийной барщиной, черной работой. Друг с другом они могли быть откровенными, так как на этот счет все придерживались одного мнения. За время существования республики сложился тип депутата, считающего политическую деятельность своим монопольным правом. Поэтому все депутаты держались как единая корпорация, подчиненная строгому, хотя и неписаному закону. На своих избирателей они смотрели как на низшую касту, обязанную раз в три года покорно отдать свои голоса, а потом снова умолкнуть и не совать нос в политическую деятельность депутатов. Когда большинство пассажиров в вагоне задремало, а вместе с ними уснула и вся государственная политика, депутат Клявинь наклонился к своему соседу, депутату Оси су, и шепотом спросил:
— Ну как с.Цирулисом?
— Кажется, его песенка спета. Хорошо, что мы тогда не лезли в правление, — также шепотом ответил Осис, борясь с дремотой.
— Стоит ли вспоминать об этом! — воскликнул Клявинь, испугавшись, как бы прочие дремлющие политические деятели не услышали слов Осиса. Ведь во время выборов опасен даже спящий противник. — Ну, а Дзилюпетис как, выкарабкается?
— Надежды мало, он слишком запутан. Впрочем,
у него голова на плечах, суд ему ничего не сделает. Дзилюпетис — жертва выборов, в другое время его бы не стали беспокоить по пустякам.
— Да, если хочешь жить, перед выборами надо быть осторожным. Этого Цирулиса я сегодня опять изрядно просмолил, — похвастался Клявинь. — Пусть лучше в тех краях и не показывается!
— Однако он пустил довольно глубокие корни! Не будь этой кирпичной панамы, Цирулис как миленький попал бы опять в сейм. А теперь я поклевываю его на каждом собрании. Ведь у меня ястребиная натура, — Осис засопел и тут же уснул. Сосед не будил его, так как во сне человек может иногда сболтнуть довольно интересные вещи. Сам он еще немного похлопал глазами, но всеобщее сопение убаюкало и его. Так сквозь ночную тьму приближалась к Риге заполнившая вагон Второго класса спящая политика.
В то же самое время в Риге, в квартирке одного' из домов на улице Тербатас, заливалась слезами жена арестованного бухгалтера Цезаря Цауне. Днем она побывала в тюрьме на свидании с мужем и увидела, как он изменился. Изможденный, обросший бородой, он казался несчастнейшим из всех несчастных. Увидев Цезаря за решеткой, Мильда не сдержалась и дала волю слезам, не в силах вымолвить ни слова, хотя на Душе у нее накопилось так много.. . Цезарь должен был все время утешать ее и тоже не успел сказать ничего дельного. Таким образом, первое свидание через решетку прошло у них почти без Слов, в одних печальных взглядах. Лишь когда время истекло, Мильда, выйдя из тюремных ворот, почувствовала, что вот теперь бы она смогла говорить и рассказала бы Цезарю все, что пережила за это время и что произошло на воле.
Домой она пришла совсем разбитая и проплакала весь остаток дня. Взглянув в зеркало, Мильда могла бы увидеть, что не только муж, но и сама она исчахла и преждевременно постарела. Но ей было не до того. Обидно, что она даже не сказала Цезарю о назначенной на завтра распродаже их имущества! Продадут все.
что приобреталось с такой любовью, и останется только-пустая квартира. Но и эти голые стены Мильда не сможет удержать, придется вернуться к тетушке Заттис. Да, Заттис все-таки оказалась хорошим человеком! Сама борется с нуждой, а после ареста Цезаря вскоре нашла Мильде работу, чтобы к ее горю не прибавился еще и голод. Теперь они обе шили сорочки для магазина готового белья. Хоть заработок был к скудный, на пропитание хватало. Мильда никогда не училась шить и не умела кроить, но под руководством Заттис работа шла довольно гладко. Портниха научила Мильду подрубать края и обметывать петли. Вдвоем они зарабатывали примерно полуторное жалованье, но Заттис делила заработок пополам, чтобы у Мильды оставался лишний сантим для Цезаря. Она же всякий раз помогала собирать передачу в тюрьму, приговаривая, что друзья познаются в беде. Сердечная и заботливая, она стала для Мильды второй матерью:
Вначале, сразу после ареста Цезаря, Мильда сказала ей, что Цезарь сам во всем виноват и поделом ему. Но Заттис выбранила ее за такие речи, поучая, что в горе следует любить мужа еще больше, чем в радости. В радости веселится плоть, а в горестях говорит душа. У Цезаря доброе сердце, таким всегда тяжело живется на свете. Время все излечивает, а тюрьма — зто еще не смерть. Выйдет из тюрьмы, и начнутся опять счастливые времена.
Теперь Мильда ждала прихода тетушки Заттис. Ей же захочется узнать, как там Цезарь и о чем у них был разговор во время свидания. Ожидая ее, Мильда не могла удержать слезы. Хоть бы пришла, скорее, поговорили бы, может быть, стало бы полегче. Но Заттис где-то задержалась и все не приходила. Казалось, дождаться ее даже труднее, чем смотреть на исхудавшего Цезаря за решеткой. Когда, наконец, она появилась, Мильде действительно сразу же стало легче.
— Ну, как, наговорились, как намиловались?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133