она хотела привлечь именно мое внимание, заставить меня вмешаться. Не зря же она сняла номер, соседний с нашим! Есть и другой вариант: она хотела покончить с собой – другого способа остановить двойника она не видела. Вспомните, что вы мне говорили о поведении людей, страдающих синдромом раздвоения личности. Когда сознание распадается на две отдельные личности, то одна из них, как правило, более сильная и агрессивная, другая – более мягкая и податливая. То есть в точности, как если бы у уравнения, определяющего сублимационное число, было два решения – одно ближе к нулю, другое – ближе к единице. Меньшее решение – показатель агрессивности, оно соответствует Шварцу. Большее решение соответствует альтруистическому складу натуры – такой натуры, как у Бланцетти. Еще вы говорили, что более мягкая, «добрая» личность может и не знать о существовании второй, агрессивной. Я думаю, до прибытия на Оркус Бланцетти не имела точного представления о своем «втором Я» – о Шварце, хотя некоторые подозрения у нее должны были возникнуть и раньше. До этого момента она лишь стремилась отделить, отдалить от себя свою вторую, «злую» натуру. Для этого она сняла два номера, для этого изменила до неузнаваемости внешность, но Оркус есть Оркус. Поле планеты заставило ее вспомнить все, что натворил двойник, более того, она стала предвидеть его дальнейшие шаги настолько, насколько сам Шварц их мог предвидеть. И ей во что бы то ни стало нужно было его остановить. Давая нам намек на существование двойника, она хотела, чтобы мы ему помешали. Но убивать его она не хотела, поскольку смерть двойника – это и ее смерть тоже. Поэтому я не верю, что инсценировка нападения была попыткой самоубийства. И еще, ей, как и ее двойнику, нужно сохранить в тайне свою истинную, нечеловеческую природу. Следовательно, даже если бы она решилась на самоубийство, то совершила бы его так, чтобы тело не нашли. Не для того ли она повела вас к воронке?
Абметов задумался.
– То, что вы говорите, похоже на правду. Теперь я понимаю, почему она сказала, что ей нужно побыть одной. Я не хотел оставлять ее одну и последовал за ней, вниз к воронке.
– О чем еще вы говорили?
– Да мы и не говорили практически… Дорога была ужасной, и нам было не до разговоров. К тому же она очень спешила. У самого обрыва она начала превращаться в Шварца.
– Понятно, она боялась, как бы двойник ее не опередил, но он ее все-таки опередил.
– Да, вероятно, так оно и было.
Абметов вынуждал меня оправдываться. Я сказал:
– Понимаете, я никак не мог заподозрить Бланцетги из-за ее возраста. Ведь по нашим расчетам, гомоидам не больше двадцати, в крайнем случае, двадцати пяти лет. Да и кто заподозрит интеллигентную, спокойную, немолодую женщину… Ее вообще ни в чем нельзя заподозрить, не говоря уж о том, что она – гомоид. А тут еще Татьянина нумерология вынудила меня заняться дедуктивными выкладками, и я не стал присматриваться к самой Бланцетти.
– А Шварца вы раньше когда-нибудь видели? – спросил Абметов как бы невзначай.
Ответить мне было сложно. Я не хотел говорить Абметову о снимках в кабинете Франкенберга. Когда Бланцетти превратилась в Шварца-Антреса, я был уверен, что передо мной – Блондин. Но в этом деле доверять глазам стоило лишь в последнюю очередь. Гомоиды с маниакальным упорством предпочитали умереть, нежели дать себя хотя бы разглядеть. Антрес был одним из трех – это точно (Пятнистого или Джона Брауна следует навсегда исключить). Лицо в зеркальных дверях сувенирной лавки могло принадлежать Антресу, а могло и не принадлежать…
Я сказал:
– Живьем – нет, не видел.
Сейчас спросит, где я его видел «не живьем», подумал я. Но он спросил:
– Как вы объясняете то, что разделение личности у гомоида произошло на мужчину и женщину?
– Они андрогины, – коротко ответил я и тут же об этом пожалел, ведь о том, что гомоиды – андрогины, я знал от Франкенберга.
– Вот как! Почему вы так решили? – заинтересовался Абметов.
– Потому что разделение произошло на мужчину и женщину, – не побоявшись тавтологии, выкрутился я.
– Не убедительно, – возразил Абметов. – У людей разнополое раздвоение тоже встречается.
– Ну раз даже у людей такое бывает, то почему вы вообще об этом спросили?
Абметов замялся и неуверенно ответил:
– Так, из чистого любопытства.
– А мне любопытна другая вещь: гомоид перед смертью сказал, что не убивал торговца. Мне показалось – он даже хотел назвать имя убийцы, но Бруц ему помешал.
– Бруц считает, что убийца – Дидо, – напомнил Абметов.
– Да, но откуда гомоид мог знать, что Дидо убил торговца?
– Следовательно, их всех что-то связывает, – предположил мой собеседник.
– Не исключено, – нехотя согласился я, – но, черт побери, почему до меня раньше-то все это не дошло! Разгадка была на поверхности, но пришла в голову, когда уже ничего нельзя было изменить…
В тот момент, укоряя себя, я ждал, что кто-нибудь меня утешит. И дождался-таки:
– Не ной, ты вовремя догадался, – подала голос Татьяна, сидевшая до сих пор молчком: боялась, что ее, как это уже бывало раньше, отправят в спальню. – Бруц разыскивал не вас, доктор, и не Бланцетти, а тебя. Если бы ты не оказался рядом с ними, то там бы не оказалось и Бруца. И на дне Большой Воронки лежали бы вы, доктор, а не… как вы его там назвали… гомоид, – заключила она.
– Что верно, то верно, – согласился Абметов, – я жив благодаря вам… И Бруцу. Но вы не находите, что ваши объяснения чересчур механистичны, математичны, если угодно. По-вашему выходит, что гомоиды как будто запрограммированы и ведут себя в точности согласно модели.
– Творения профессора Франкенберга несовершенны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135