Не бойтесь, Абметов, – только поверхностное.
– Вы не имеете права! Это насилие! – завизжал Абме-тов.
Но насилие тем не менее свершилось. Крылатый треугольник был выведен на том же месте, что и у Номуры.
– Вы видели? – спросил я у Бруца, но тот в ответ расхохотался.
– Ну вы даете, – говорил он сквозь слезы, – хорошо, что вы это мне сейчас показали, а то представляю себе, что бы сделали с вами, представь вы свою главную улику в суде.
Вслед за ним расхохотался и Абметов. Я возмутился:
– Что вы ржете тут, как лошади. Виттенгер, вы тоже смеетесь?
– Ни в коем случае, – ответил он серьезно. Бруц наконец перестал смеяться.
– Абметов, объясните вы сами, – предложил он.
– Нет уж, давайте вы, а то господин Ильинский мне опять не поверит.
Бруц положил мне руку на плечо и ласково так сказал:
– Фед, вы только не принимайте то, что я вам сейчас скажу, слишком близко к сердцу, но, понимаете… – Бруц еле сдерживал смех, – понимаете, знак, что вы видели, называется вовсе не «Трисптерос». Этот знак носят астронавты-испытатели – «дрэггеры» – так они себя именуют. Есть у них и свое братство. Оно объединяет астронавтов, принимавших участие в испытаниях новых участков Канала в Секторе Улисса – новых терминалов, другими словами. Сам же знак – всего лишь условное изображение древнего устройства для углубления водных каналов – что-то вроде трех вращающихся ковшей, вычерпывавших грунт со дна канала. Немудрено, что вы о дрэггерах ничего не слышали, ведь последнее испытание проводили пять лет назад и так далеко от Сектора Фаона. Вы, доктор, который из терминалов испытывали?
– Двадцать два – ноль шесть, – ответил Абметов и добавил: – Давно это было, еще в молодости.
– А я – двадцать девять – пятнадцать. Пожал бы вам руку – как бывшему коллеге, но боюсь, это будет неверно истолковано, да, Ильинский?
Я сказал, что мне начхать.
– И вы не хотите взглянуть на мой знак?
– Да ладно, будет вам… – Я чувствовал себя вконец оплеванным. – Но погодите, – хватался я за соломинку, – если Номура был всего лишь испытателем, то почему он хотел убить гомоида? Или же дрэггеры ненавидят гомоидов не меньше, чем гомоид Антрес – людей?
– Кто такой Номура? – строго спросил Абметов. У Виттенгера был такой вид, будто он старается что-то припомнить.
– Стой, как ты сказал, Номура?
– Да, Номура – он работал со мной, вы его не могли знать, Номура погиб в пещере Южного Мыса, когда мы искали там лабораторию Франкенберга.
– Все, вспомнил! – воскликнул Виттенгер. – Когда ты сказал про Южный Мыс, я сразу вспомнил. Так и есть: Номура погиб, но не в пещере, а во время пожара на биохимическом заводе! Нам в департамент прислали список погибших, и в нем был Номура. К сожалению, полного имени я не помню…
– Что вы несете, инспектор?! Мне, наверное, лучше знать, где и как погиб Номура! – заорал я на него.
– Да не ори ты так! Я не говорю, что это один и тот же Номура. Может, этих Номур как гомоидов – куда ни плюнь…
– Господа, господа, ведите себя прилично, – увещевал нас Бруц.
– Ну вот, теперь все стало на свои места, – провозгласил довольный Абметов, – на заводе погиб кто-то из родственников Номуры, вероятно, его брат. А ваш Номура думал, что вы идете охотиться на поджигателей, и хотел отомстить за смерть своего сородича. Мотив стар как мир – и никаких тебе тайных обществ, гомоидов и прочих сапиенсов. Вы взялись искать существ, чей разум вам никогда не понять, хотя даже своего коллегу как еледует не знали и не понимали. Разгадку надо искать на поверхности, мой друг, это вам хороший урок на будущее.
Мне захотелось забиться куда-нибудь подальше в угол, раствориться, исчезнуть – все что угодно, только бы не слышать этого спокойного, нравоучительного тона. Абметов прав, я не сказал Номуре, кого мы ищем. Почему я решил, что Номура – предатель? Потому что сам думал только о гомоидах и считал, что всем на свете нужны только они. Я чувствовал, как пылают мои щеки. Спасибо Бруцу, он утихомирил распоясавшегося Абметова:
– Вы, Абметов, бросьте хорохориться, обвинение в убийстве с вас еще никто не снимал.
– Все, молчу, молчу… хотя нет, постойте. Думаю, мы с господином Ильинским больше никогда не встретимся, поэтому я хочу сказать ему на прощание несколько слов. Отчасти вы правы. Я был на Плероме и беседовал с Вэнджем. Вы правы, я действительно просил его поделиться со мной информацией, полученной со спутника. Он обещал подумать над моим предложением. Упрекнуть мне себя не в чем: собирая досье на людей, вы поступаете еще менее законно, я уж не говорю об элементарной порядочности. И насчет гомоидов вы тоже почти угадали. Гомоиды нужны были мне, чтобы расшифровать идущие из Канала сигналы, ведь человеку подобная расшифровка не под силу. Вселенная говорит с нами на другом языке. На метаязыке, если угодно. Человеческий язык для познания мира непригоден – это заметили еще в двадцатом веке. Потом доказали, что неполнота человеческого языка напрямую следует из предложенной Лефевром модели рефлексирующего разума и наоборот. Получился замкнутый круг – уже который! Пока нет угрозы самому существованию человеческой расы, на подобные, неутешительные умозаключения можно не обращать внимания. Но что делать, если опасность совсем рядом? Как и где искать выход? Искать теми способами, что предлагает современная позитивная наука, или уповать на чудо, прислушиваясь к оркусовским воронкам, как это делают паломники вроде Себастьяна Дидо. Мы нашли третий путь. Архив истории науки помог Франкенбергу создать гомоидов, и поэтому мы имели полное право использовать их по собственному усмотрению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135