– Вам следовало предупредить меня о своем визите. – Голос был тот же, что вел меня сюда, но менее бесстрастный и в то же время не по-стариковски сильный. Фраза прозвучала как извинение за мое неудачное приземление, но насмешки в голосе я не уловил.
– С вами было трудно связаться, – сурово ответил я.
– В этом вы правы. Прошу садиться. Хотите чего-нибудь с дороги? – Он указал сначала на низкое мягкое кресло напротив письменного стола, затем на череду разноцветных бутылок, выстроившихся на небольшом столике явно штучной работы. Сесть, я, конечно, сел, но от напитков отказался – мы не настолько близко с ним знакомы и мало ли что в них могло оказаться.
– Не стесняйтесь, наливайте. Пока вам нечего опасаться, – сказал он с легким ударением на слове «пока». Я вторично отказался. – Итак, что вас привело в наши края? – поинтересовался он.
– Меня привел сюда ваш знакомый, некто Альм Перк. Надеюсь, вы не станете отрицать, что знаете этого человека.
– Вы еще не представились, а уже задаете вопросы, – напомнил профессор.
– Вот здорово! – обрадовался я. – Вы пытались меня убить, а теперь спрашиваете имя. Когда я грохнулся в снег, вы на кого подумали?
– На того, кто является без спросу, – парировал он, – я уже сказал – ко мне без приглашения не являются. Итак, ваше имя…
– Ильинский, репортер из… впрочем, не важно.
– Репортер? Хм, и вы думаете, я вам поверю?
– Ну и не верьте, – пожал я плечами, – в любом случае, раз я уже здесь, вам придется ответить на несколько вопросов. И не все из них будут вам приятны, я надеюсь.
– Посмотрим, – тихо сказал он.
– Вчера, в одиннадцать тридцать вы разговаривали с Перком через комлог. О чем вы говорили?
Профессор молчал. Именно так я более или менее и представлял себе начало нашей беседы. Поэтому, пока одна половинка моего мозга пыталась подвести профессора к нужной для меня теме, другая продолжала потихоньку осматриваться. Был ли это кабинет профессора или гостиная – сказать трудно, поскольку, за исключением полутемной прихожей, я нигде побывать не успел, но и здесь любопытных вещей было хоть отбавляй. Слева от письменного стола стояла полутораметровая статуя необычного божества с птичьей головой, человеческим туловищем и руками. Ноги божества заканчивались змеиными головами. Если бы на моем месте оказалась Татьяна, то она, без сомнения, догадалась бы, кто позировал скульптору. За спиной у профессора высились стеллажи с кодексами. Названия на корешках книг я со своего кресла разглядеть не мог. В стеклянной витрине были расставлены статуэтки размером поменьше, чем птицеголовый. Некоторые из статуэток мне напомнили те рисунки, что я видел, когда просматривал локусы с гномами. Там же, в витрине, находилось несколько засушенных паукообразных существ, привезенных скорее всего с Оркуса. Издалека их можно было перепутать со статуэтками, изготовленными (я надеюсь) человеком. Письменный стол загромождали модели старинных алхимических приборов – как намек на преемственность ученых поколений, вероятно; ворох исписанных бумаг рядом с зажженной масляной лампой грозил неминуемым пожаром. Лежавший рядом с лампой современный комлог показался бы анахронизмом тому, кто никогда не видел, что творится у меня дома. Прямо напротив меня на столе стоял колокольчик – он именно стоял, поскольку подставкой и одновременно язычком ему служил вертикальный металлический стержень, проходивший одним концом внутрь колокольчика. Внизу стержень заканчивался плоской треногой. Вокруг стержня узлом была завязана засушенная змейка.
На стене, рядом с витриной висела картина с приблизительно таким сюжетом: человек стоит лицом к зеркалу, но видит в нем собственный затылок. Нет, не так – мы, зрители видим в зеркале его затылок, что видит человек – нам неизвестно. Эту картину я точно где-то видел. Я готов допустить, что за исключением картины все предметы в комнате имели оригинальное происхождение, но только она одна не походила на бутафорию.
Слева от меня находилось большое – во всю стену – окно. Когда я осматривал башню – сначала в бинокль, затем – вблизи, когда барахтался в снегу, я не заметил никаких окон; вся поверхность здания была совершенно однородной, темно-серого цвета и не более гладкой, чем необработанный камень. Но мало того: легко различимые сквозь оконное стекло снежинки двигались как-то странно, прямо на меня, а облака, если приглядеться, плыли снизу вверх, как из-под земли. Но сама земля, вместе с океаном, куда-то подевалась. Метель напрочь размыла горизонт. Бледный солнечный диск время от времени проглядывал сквозь низкие облака, но находился он почему-то в зените, а не надт горизонтом – где ему надлежало быть в это время и на этой широте.
– Вы смотрите на небо, – вкрадчиво произнес Фран-кенберг и, видя, что я его не понимаю, пояснил:
– Окно смотрит вверх. Так гораздо удобнее, чем сидеть задрав голову.
Тут до меня наконец дошло. Я хотел спросить, не кружится ли у него голова, но постеснялся.
– Сейчас переключу на океан, – сказал профессор мне, а затем, уже обращаясь к окну, внятно произнес: «Северо-запад». Картинка практически не поменялась, если не считать того, что солнце совсем исчезло, но ведь оно могло и за облаками спрятаться.
– Вы уверены, что не нужно сказать «абракадабра» или вроде того? – ухмыльнулся я.
– Уверен, просто погода окончательно испортилась, ничего не видно.
«Что-то мы отвлеклись от темы», – подумал я и снова спросил про Перка.
– Да, я его ЗНАЛ, – с нажимом произнес Франкенберг, – талантливый был человек. Но к его смерти я не имею ни малейшего отношения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135