Или разделение самой души…
– Все не так, – отмахнулся Виттенгер, – челюсть какую-то приплел, к черту челюсти! Вот скажите, с вами бывает так: вы знаете, но не можете сказать, или наоборот, рады бы сказать, но не знаете, как именно сказать?
Это мне знакомо. Я сказал, что такое со мною часто бывает.
– Видимо, не часто, раз вы еще живы, – мрачно заявил он, – так вот, самоубийство – это знак, последнее сообщение, если угодно. В жизни мы много расставляем знаков – таких, которые ничем не выразимы, кроме как собою. Живым такие знаки ни в жизнь не разгадать. Вот так. А вы челюсть! И он что есть силы стукнул по столу кулаком. Зазвенела посуда.
– Стойте, вы же мне подали отличную идею! – вдруг осенило его. – А я пока вас ждал, все сидел и думал, куда же тот торопыга запропастился. Теперь все понятно. – И он зашелся дурным пьяным смехом. – От его души отделилась какая-то часть, убила его, а потом, видать, передумала и сделала ноги – и ноги, и руки, и все остальное…
Я ничего не понял. Виттенгер продолжал хохотать, приговаривая, что, мол, какое отличное объяснение я придумал.
– Какой еще торопыга у вас запропастился, что вы несете? – Я пытался добиться от него вразумительного ответа. Наконец он перестал смеяться и внезапно протрезвевшим голосом объяснил:
– Вчера вечером привезли одного типа. Он убил себя разрядом цефалошокера. А сегодня утром он исчез.
– Откуда исчез?
– Из патологоанатомической лаборатории. Представляете себе?
– Нет, не представляю, – признался я, – вы хотите сказать, что тело украли?
– Я тоже так сначала подумал, но, принимая во внимание вашу оригинальную теорию, совсем иное объяснение в голову лезет.
– Так вот из-за чего вы сегодня, мягко говоря, не в себе! – догадался я.
– Да, черт возьми! – И он снова стукнул кулаком по столу.
К нам подошел служащий ресторана. Спросил, все ли у нас в порядке. Виттенгер схватил его за лацкан и сказал, что у нас не все в порядке и в порядке никогда не будет. Назревал скандал. Я взял Виттенгера под руку и потащил к выходу. На улице он немного оклемался, но ровно настолько, чтобы самостоятельно залезть в флаер. Я повторял ему, как заклинание: во-первых, установить слежку за вдовой Перка. Во-вторых, проверить, где она была на следующий день после смерти Перка. Виттенгер старательно кивал в ответ. Убедившись, что он, в прямом смысле, включил автопилот, я с ним распрощался.
Придя домой, я первым делом проверил, не пришел ли ответ на мой запрос о Лефевре. Ответа с Земли еще ждать и ждать, но с соседних планет кое-что поступило.
Статьи были написаны на всех языках, кроме того единственного, на котором говорю я сам. Я поручил компьютеру сделать перевод, а пока он потел, занялся приготовлениями к бессонной ночи. Приготовления заключались, главным образом, в поисках заначки натурального кофе. Я точно помнил, что из тех шести банок, что Татьяна как-то раз привезла с Земли, по крайней мере одна должна была остаться. И я ее куда-то сунул, но куда – вспомнить не мог, впрочем, это не имело большого значения, поскольку Татьяна ее наверняка перепрятала перед отъездом. Она археолог и спрятать от нее что-либо – дело безнадежное. А сама она просто обожает прятать мои вещи, называя это уборкой. Потом издевается надо мной, мол, преступников ищу, а куда собственный бластер дел – не помню. Берх говорит, что это у нее такое профессиональное заболевание – все прятать. Превратности профессии понуждают Татьяну отыгрываться на мне. Если так рассуждать, то меня должно тянуть на преступления. И если Татьяна будет продолжать в том же духе, то она и станет моей первой жертвой. Так ей и скажу, когда приедет.
Кофе нашелся в банке из-под диетических тянучек, хотя я вспомнил, и теперь уже точно, что пересыпал его в похожую, но из-под какао. Тоже, кстати, привезенного Татьяной из очередной поездки на нашу историческую родину. Это она так Землю называет, хотя, что до меня, и Фаон сойдет за родину, – историческую или фактическую – не важно. Только ни кофе, ни какао у нас не растет. Холодно слишком – даже на экваторе.
К тому времени как я приготовил и кофе и то, чем можно его закусить, компьютер закончил перевод. Кроме работ самого Лефевра, тут были и более поздние варианты его теории. Все статьи касались построения некой математической модели, согласно которой работает человеческий разум. Да и не только человеческий, а вообще любой «реф-лексирующий» разум. Самые поздние работы читать мне бесполезно – там начиналась та математика, которую я уже плохо понимаю. Но ранние работы читать тоже особенно не хотелось – язык довольно-таки устаревший и вполне вероятно, что более важные для моего дела пещи появились позднее. И тут я вспомнил о Стасе. О том самом Стасе, который должен был лететь в экспедицию, но заболел, и вместо него полетела Татьяна. Она говорила, что он вроде как бывший математик. Занимался каким-то там, не побоюсь этого слова, структурализмом. Он бы смог помочь. Почему я не люблю обращаться за помощью к нашему штатному эксперту Хью Ларсону – скоро станет ясно.
Я залез в Татьянин справочник и без труда нашел его адрес-код. Стас оказался дома и, на первый взгляд, если и симулировал, то не слишком. Увидев меня, он слегка опешил:
– Фед, я честно заболел! Я виноват, конечно, но так уж случилось… – начал он с ходу оправдываться.
– Из-за тебя я опять поссорюсь с Татьяной! – Я грозно наступал, поскольку понял, как можно использовать обострение комплекса вины у Стаса.
– Ну что я мог поделать! Ногу я сломал, ногу, вот смотри. – И он сунул мне в экран загипсованную конечность.
Она меня убедила.
– Ладно, ладно, убери копыто и слушай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135