Кроме имени, от далеких предков Номуре достался только тяжелый взгляд исподлобья и необычная перламутровая бледность кожи. Когда я впервые увидел его рядом с Берхом, я попытался сформулировать для себя, чем взгляд одного отличается от взгляда другого. Проницательная Яна нашла ответ быстрей меня. Она сказала, что Номура смотрит, будто читает твои мысли, а Берх, наоборот, старается определить, можешь ли ты прочитать его, Верха, мысли. Работал Номура у нас всего четвертый месяц, и Шеф не ошибался, называя его неопытным. Среди всех сотрудников Отдела моложе него только Яна – ей двадцать шесть, а Номуре – двадцать семь. Все та же Яна насплетничала, что до прихода в Отдел Номура служил астронавтом-испытателем в Секторе Улисса, но как он оказался у нас, она не знала.
– Добрый день, – вежливо поздоровался Номура и поздравил меня с успешным завершением дела. Мне показалось, что Номура был бы рад и Верха поздравить с чем-нибудь, но не знал с чем. Я ответил, что, мол, день и впрямь добрый, и еше сказал «спасибо» за поздравление. Берх сказал «привет» и отвернулся. Номура ушел, так и не сказав, зачем приходил.
– А где тот астронавт потерялся? – спросил я Верха. Мне было интересно найти связь между пропажей астронавта и Отделом.
– На Плероме, – обреченно вздохнул Берх.
– Ну ничего себе… – присвистнул я. Связь с Отделом все еще не просматривалась. – Она же вот-вот взорвется!
– Может, Шеф хочет таким образом от меня избавиться? – грустно пошутил Берх, найдя, таким образом, искомую связь.
– Шансы невелики, если серьезно.
– Шефу лучше знать. Это Берх верно подметил.
– Ладно, успеха тебе… И держи меня в курсе, – добавил я.
Долго засиживаться в Отделе мне не хотелось – не привык я думать о работе на рабочем месте. Дома почему-то гораздо легче сосредоточиться. Я переписал все документы по делу Института антропоморфологии в свой комлог (делать такие вещи строжайше запрещено) и вернулся к себе в термитник.
«Термитниками» мы называем то же, что на Земле называют «муравейниками», а на Оркусе, который еще дальше от Земли, – «формикариями» – язык сломаешь. Я давно уже заметил, что чем дальше от Земли, тем более «неживыми» становятся названия. Татьяна говорит, что происходит своеобразная пространственно-временная инверсия относительно орбиты Луны. В том смысле, что слова и понятия из глубины Земного Времени растекаются в ширь и даль Внеземного Пространства. Я с ней не спорю. Потому что как ни называй – «муравейник», «термитник» или, извините за выражение, «формикарий», выглядит ЭТО везде одинаково: поистине циклопический, объемом в одну восьмую кубического километра, жилой дом. Будь он единственной постройкой во всей округе, его можно было бы смело назвать городом. Окна в моей квартире выходят на озеро. Оно бесформенное точно клякса, зато пресное и с двумя маленькими островками посередине. Береговая линия до того извилиста, что ее хватило бы на десять озер такого же размера, но более правильной формы. С другой стороны, длинная береговая линия позволяет строить на берегу озера достаточно домов для тех, кто может себе позволить летом влажную озерную прохладу, а зимой – катание на буере по хрупкому ледяному зеркалу.
Все термитники в столице Фаона (Фаон-Полис, если угодно) выстроены вокруг озера – в полукилометре от берега, но лишь жалкие проценты от общего числа квартир выходят окнами на озеро, а не, скажем, на горы или вообще в никуда – я говорю про те квартиры, у которых вместо окон – световоды. Поэтому двойной блок с окнами на озеро – такой, как у меня, – стоит столько же, сколько тройной, но без окон. Лет тридцать назад термитники были экзотикой, а теперь в них выросло целое поколение. Матери рассказывают детям сказки про мрачных домовых, что живут в напичканных коммуникациями подвалах. Легких на подъем эльфов они обычно селят под крышей, то есть прямо надо мной, а кровожадных вампиров – в лифтовые шахты. И если трезво взглянуть на вещи, то где им еще жить?
Здание Редакции куда меньше термитника. Построено оно не на берегу озера, а немного поодаль – там, где заканчиваются красные прибрежные дюны и начинается полупустыня – мелкий кустарник, песок и камни. Только вокруг здания есть растительность выше меня ростом, но вырастили ее искусственно. Деревья рассадили как попало, чтобы парк походил на настоящий лес и чтобы мы поскорее забыли (а наши дети никогда и не узнали) о его искусственном происхождении.
Мой термитник и здание Редакции расположены по разные стороны озера. По прямой между ними всего двадцать километров. Но по прямой летать над городом нельзя – только кругами. На высоте до километра – по часовой стрелке, выше километра – против. Озеро находится в центре воображаемых маршрутных окружностей, и воздушное пространство над ним предназначено для перехода с одного высотного уровня на другой: сектор для подъема и сектор для спуска. Неявно подразумевается, что флаеры могут сталкиваться только при совершении подобных маневров, а раз так, то пусть лучше падают в воду, чем на дома.
Описав над городом тридцатикилометровую дугу, я приземлил флаер на крыше термитника и, игнорируя лифт, сбежал по крутой узкой лестнице к себе на этаж.
На столе лежала записка от Татьяны – аккуратная такая, черным карандашом на розовой бумажной салфетке, хорошо хоть не иероглифами, а нормальными человеческими буквами: "Стас заболел. Вместо него взяли на… (неразборчиво, черт знает – то ли планета какая-то, то ли здесь где-нибудь), связь через ифер-код… " Надо мною издевается: ифер-код – это наша рабочая терминология, но нарочно искаженная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135