Феноменальная память, пошатнувшаяся только уже во время болезни из-за злоупотребления абсентом и эфиром («Ма-ам,— говорил он Рашильд об эфире,— это хорошо усыпляет, не сковывает движений, хорошо пахнет, что вы сами признаете, и выводит пятна»), позволяла ему в ранние времена цитировать целыми страницами тексты, прочитанные всего один раз. Эти способности могли бы обеспечить ему прекрасное будущее не в одной области.
Он избрал литературу. И хотя это был великолепный поэт и автор нескольких отменных книг, например таких, как «Подвиги и мнения доктора Фаустроля, патофизика», «Драконша», «Мессалина», «Минуты памятного песка», и нескольких других, но ведь бессмертие он заслужил не стихами и романами, а благодаря шалостям сорванца, обожающего раблезианскую эпоху: безделкой под названием «Король Юбю». Ко всему прочему его еще пытались лишить авторства, пристегивая ему двух братьев Морен, с которыми он якобы еще гимназистом написал этот бесстыдный гротеск, где прототипом послужил учитель Эбер. Долго еще обсасывали в парижских журналах эту сплетню, и участие в этом приняли не только такие знаменитости, как Поль Фор, но вмешались и братья Морен — оба кадровые офицеры,— чтобы публично и благородно отказаться от всяких претензий в соавторстве, поскольку данное произведение показалось им слишком глупым. Дело кончилось ничем. Даже если Жарри и воспользовался известным замыслом, то придал гротескной комедийке совершенную форму и, что важнее всего, перенял образ жизни ее героя, отдал ему свою кровь и плоть, даже голос, отчетливый, марионеточный, так что с той поры невозможно было отличить его в жизни от папаши Юбю.
При всем при том, чудак этот имел свои простые и привлекательные житейские страсти; к ним относилась езда на велосипеде и рыбная ловля. На долгие недели пропадал он из Парижа и, торча в кустах над Сеной и Уазой, терпеливо просиживал с удочкой, не обращая внимания па дождь и ветер. Два лета подряд он провел с супругами Паллет, сперва и Лафрете, потом в Корбей, где поп роил себе щелястую хижину из пеструганых досок, Кое-кто из старожилов городка еще помнит день, когда обтрепанное чудо-юдо с помятой физией, хлещущей самое крепкое вино с грузчиками и матросами, устроило в своей халупе прием для нескольких особ, который почтил своим прибытием в тильбюри сам мэр и многие видные лица из окрестностей.
— Мы вынуждены исполнить свои светские обязанности. Ну что ж, ма-ам, исполним их, клянусь зеленой свечкой,— воскликнул он, обращаясь к Рашильд перед приемом. Ее кулинарная помощь оказалась благословением для гостей, которые с аппетитом уничтожали приготовленный ею суп и шоколадное желе, и это несмотря на ужасный тост хозяина, который великолепное коричневое сладкое блюдо позволил себе сравнить с грудью великанши-мулатки, выступающей на соседней ярмарке.
Гастрономические причуды его. Наделали много шума в краю, где качество, очередность блюд и время их подачи на стол подчинены незыблемому порядку в ритуале повседневной жизни и в представлениях о земном счастье.
Излюбленной шуткой Жарри было приглашать гостей на обед, подаваемый в обратном порядке. Жертвой его каприза пала и Рашильд: он велел подать ей сначала любимые ею сладости и только потом уже жареную рыбу, причем был настолько деликатен, что отказался пить при ней абсент, запаха которого она не переносила. Подобное же действо, но уже за собственный счет, он устроил для трех сотоварищей по перу, для Аполлинера, Сальмона и Кремница в кафе на улице Сены. Когда же хозяин, благожелательно настроенный к своим постоянным посетителям, добродушно заметил Жарри: «Юноша, вам станет худо!» — тот потребовал еще абсента и демонстративно влил туда несколько капель красных чернил.
В разговоре он пользовался так называемым «плюра-лис маэстатикус», называя себя во множественном числе, как коронованная особа. Так, например, когда в рецензиях о «Короле Юбю» его сравнивали с Шекспиром, Рабле и Мольером, он недовольно говорил: «Нам делают слишком много чести, с нас достаточно быть самим собой». К характерным чертам этого стиля принадлежала также замена некоторых существительных глагольным перифразом по образу классических поэтов, так, например, о ветре он говорил: «тот, который дует», о реке: «та, которая течет». Короче говоря, разговор и общение с ним было делом не из легких. Но это лишь частично сказывалось на дружбе с Аполлинером, который, отличаясь исключительным умением ладить с людьми, прекрасно понимал, как идти им навстречу и приспосабливаться к их настроению,— все это благодаря врожденной вежливости, желанию нравиться и природной доброжелательности, что иногда ставилось ему в вину, самым несправедливым образом, как слабость характера. В отношениях с Жарри об этом не могло быть и речи, шансы были тут равны, а мера уважения справедливо делилась пополам, несмотря на то что Аполлинер в момент встречи с Жарри только еще начинал литературную карьеру. Откуда же эта равность, не подкрепленная еще солидным литературным творчеством, правда, творчеством с самого начала отменного качества, но пока что немногочисленным и не поддерживаемым еще какой-то влиятельной средой? Тайна крылась в личном,авторитете Аполлинера, он самым естественным образом завоевывал всех, с кем встречался начиная- с ранней молодости. Его эрудиция, обаяние и шутливая серьезность пробуждали доверие к его литературным начинаниям, хотя представить он мог пока что немного — но зато какое великолепие! Уже тогда у него имелся цикл рейнских стихов, которому мог бы позавидовать любой поэт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95