место над левой бровью, выделенное кружком, будет точно указывать место раны, полученной во время первой мировой войны. Портрет этот и сейчас висит в мансарде поэта на одной из темных стен, рядом с его пробитой каской и любимыми тростями, которые он коллекционировал и при этом вечно терял.
Приезд Шагала и его живопись сыграли значительную роль в жизни и творчестве Аполлинера. Экзотика «еврейской темы», к которой он сам и как поэт и как прозаик неоднократно обращался, предстает перед ним в ореоле нежности и фантазии.
Ему нравится у Шагала... Смелость транспонировки поэтических средств на полотно, по силе это впечатление равно впечатлению от творчества Пикассо голубого периода. Но есть у Шагала еще что-то неназванное, неясное — дразнящая и интригующая славяно-еврейская сфера. В то время, как кубисты разрушают нерушимые доселе в живописи пространственные основы, добиваясь симультанности видения, Шагал симультанизирует время лирических событий, настоящее и прошлое живут в поэтическом, сказочном согласии, единство воображения и единство памяти вскрывают целые пласты лиризма, находящиеся в этом художнике-поэте. На дружбу Шагала претендуют Аполлинер и Сандрар, и вновь Сандрар завоевывает место, которое оставляют обычно только для самого близкого друга. Но восторженные статьи Аполлинера будут прокладывать дорогу Шагалу до последних дней их встреч, до самого кануна войны. Аполлинер уйдет в армию. И вот Аппо-линер, число друзей которого, причем друзей близких, Сердечных, не умещалось на пальцах обеих рук, снова Упустил случай завязать великую дружбу. Быть может, он не нуждался в ней или просто не имел для этого возможностей. Потребность в теплых близких отношениях, вероятно, полностью удовлетворяли поэзия и любовь, и Для великой дружбы места уже не оставалось; Париж для Аполлинера был полон людей симпатичных и достойных симпатии, поэты создавали новые стихи, которыми он интересовался и к которым писал предисловия, художники совершали перевороты, в которые он уходил с головой, а тут еще ежедневные новости и сплетни, а кроме всего прочего, надо зарабатывать и писать, не порывать связей с редакциями и издателями, блюсти свои литературные интересы. Как раз в 1908 году появилось у Канвейлера роскошное издание книги Аполлинера «Гниющий чародей» с гравюрами по дереву Андре Дерена. В том же году состоялась первая выставка Брака, на которой Канвейлер сразу купил восемь картин молодого художника. Книга Аполлинера, изданная в ограниченном количестве экземпляров, с иллюстрациями, мастерски передающими настроение этого произведения, показывающего все богатство поэтической флоры и фауны, почерпнутой молодым Аполлинером из сказок, легенд, мифов и рыцарских романов, великолепная и такая юношеская книга разошлась тогда очень плохо, главным образом из-за высокой цены. Оба имени были еще не очень известны, чтобы на них кинулись богатые библиофилы, молодые же любители не могли и мечтать о роскошном издании. Канвейлер, не смущенный отсутствием успеха, вскоре издал книгу Жакоба «Сен-Маторель» с рисунками Пикассо, являющимися шедеврами остроумия и мастерства, но и это издание встретило лишь насмешки рутинных критиков, которые по этому случаю назвали Канвейлера издателем незадачливых художников, издателем-неудачником Однако неприятие критикой нового искусства и оскорбления, которыми его осыпали, стали явлением настолько повседневным, настолько, что никто из молодых с этим уже не считался.
Во всяком случае. Наверняка не считался Аполлинер, уже закаленный в теоретических потасовках.
Примерно в это самое время к нему обратился редактор выходящего в Бельгии журнала «Марж» Эжен де Монфор с просьбой вести постоянный отдел фельетона, что явилось в биографии Аполлинера (НуегИтепк), забавным эпизодом, вызвало много шума, а потом много веселья в литературных кругах Парижа и Брюсселя. Эжен де Монфор долгое время ищет писателя, а скорее писательницу, которая могла бы и захотела бы вести в «Марж» женскую хронику. Писательница эта занималась бы творчеством своих подруг по профессии, поэтесс и романисток, которых эпоха породила бесчисленное количество, стоит назвать хотя бы Анну де Ноайль, жену Анри де Ренье, и дочь Эредиа, пишущую под псевдонимом Жерар Дувиль, и еще Колетт Вилли, Люси Дела-рю-Мардрю, Габриель Реваль, Жанну Катюль-Мендес, а из старшего поколения: Рашильд, Жип, Северин, Дани-ель Лесюе, Юдифь Готье и многих других. Редактор «Маржа» обращается сначала к самым известным, к Анне де Ноайль и дочери Эредиа, обе отказываются. Дочь Эредиа объясняет де Монфору без околичностей причины: «Писать о женщинах? Да ведь они выцарапают мне глаза! Почему бы вам не писать самому, под псевдонимом?» Мысль хорошая. Вот только у Монфора нет желания вести хронику самому, может быть, он просто не уверен в своих силах. Но тут ему вспоминается талантливый поэт и критик в одном лице, ко всему еще человек, одаренный чувством юмора и не боящийся подставить шею во славу литературы. Он назначает Аполлинеру встречу и в кратких словах объясняет суть дела. Аполлинер в восторге. Живя по соседству с Монфором, он ежедневно взбирается на седьмой этаж, чтобы разработать с ним план баталии, заранее предвкушая предстоящее развлечение.
Разумеется, все должно храниться в тайне. Первая попытка, представленная Монфору, была неудачной, вспо* минает редактор «Маржа». Но Аполлинер, не отчаиваясь, переделывает набросок и на другой день приносит фельетон, выдержанный как раз в том идеальном, не то наивном, не то умничающем тоне молоденькой наседки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95