И только лишь в Лондоне, а не среди рейнских скал, путь этот вдруг обрывается над пропастью.
Это уже не увлечение, а крушение сердца. Студенческий тон письма, который мог позволить себе в Хоннефе молодой учитель («сплю с англичанкой-гувернанткой, какие грудки, какие бедра!»), это теперь уже досадное прошлое. По улицам портового района идет взрослый, обманутый в своих надеждах человек. Он чувствует себя униженным и обиженным, не дают покоя сердце и самолюбие, непрестанная глухая тоска завладела им, как недуг. Всю лихорадку чувств он переживает так бурно, что после этого остается колышущаяся полоса печали, из которой возникают стихи, точно голос возвращающегося сознания. Бурное страдание приводит его в состояние мономании, ему кажется, что он всюду видит Анни, которую уже не увидит перед отъездом. Какой-то парень жуликоватой внешности напоминает ее выражением глаз. Он вглядывается в него, идет за ним, преследуя это ужасное гипнотическое сходство. Когда же теряет его из виду, замечает пьяную женщину со шрамом на шее, выходящую из кабака, она покажется ему так похожей на Анни, что он остановится с ужасом и неожиданной надеждой, взволнованный и опустошенный.
На драматическом материале этой прогулки, на лондонских переживаниях уже бродит бесовский эликсир поэзии, будущая «Песнь несчастного в любви», пожалуй, самое потрясающее из его стихов:
Прощай, запутанная страсть, Любовь пустая к той из женщин, Что, наигравшись мною всласть, В Германии в году прошедшем Ушла, чтоб навсегда пропасть.
О Млечный путь, пресветлый брат Молочных речек Ханаана, Уплыть ли нам сквозь звездопад К туманностям, куда слиянно Тела возлюбленных летят!
Предвечерний туман в Лондоне сгущается в ночь. Аполлинер все дальше углубляется в незнакомые улицы города. Неожиданно ему преграждает дорогу какой-то детина в облезлой шляпе, в руке его сверкает нож, поэт судорожно хватается за карман, но бандит, спугнутый приближающимися шагами, вдруг исчезает в воротах. Аполлинер стоит так еще с минуту и вдруг громко хохочет— громко, оглушительно, расслабляюще. Он еще чувствует онемелую кожу возле корней волос, холодный пот заливает лоб. Как бездарно мог он погибнуть, как глупо и гнусно. Покинутый Анни, зарезанный лондонским мазуриком. Быстро, бегом возвращается он в центр города, садится в омнибус и едет к дому Фаика бея Коницы. Когда албанец радушно, приветливо простирает объятия. Аполлинер буквально падает на его руки с рыдающим возгласом: «Мой дорогой друг!» — куда более горьким, чем надо бы для приветствия после однодневного отсутствия.
В тот же вечер он садится в поезд, уходящий с Виктория-стейшн. Пережитое за день и многокилометровая прогулка приносят ему благословенную усталость. В полудреме проводит он первый этап путешествия. На корабле царит такой холод, что прежде всего надо согреть промерзшее тело. В каюте ему душно, преследуют кошмары. Завернувшись в одеяло, сидя на палубе, он согревается глотком виски, которым угощает его словоохотливый старый моряк, отнюдь не обескураженный его незнанием английского языка. Виски кажется ему соленым, вероятно о г морской соли, облепившей губы, но и очень крепким. Ему совсем худо, колыхание палубы, голос моряка, кричащего прямо в ухо, холод и гнетущие воспоминания— некое подобие ада. Он жаждет очутиться у себя, жаждет почувствовать себя среди близких и выбраться, любой ценой выбраться из этого страшного состояния, совершенно неподходящего для его мягкой натуры.
В ту же зиму, почти сразу после возвращения Аполлинера из Лондона, его мать, Анжелика Костровицкая, перебирается с улицы Амстердам в окрестности Парижа, в большую, пустую, окруженную садом виллу в Везине (час езды поездом от столицы). Переезд этот многое изменит в образе жизни молодого поэта. Все реже будет он заглядывать домой — мать даже примется корить его, что он появляется только сменить белье,— а излюбленным его местопребыванием по ночам станут бары возле Сен-Лазар, откуда уходят пригородные на Везине. То и дело Аполлинер опаздывает на последний из них, зачарованный живописной публикой, сменяющейся у оцинкованной стойки с батареей крепких напитков. Жокеи, возвращающиеся с работы \\з пригородных беговых конюшен, и размалеванные проститутки приносят сюда свои рассказы о происшедшем за день, куда более подробные, чем газетная хроника, свои профессиональные заботы и очень специфическую точку зрения на жизненные вопросы и на людей. Аполлинер жадно слушает их, расспрашивает, советует, когда его просят, и, что самое важное, ничуть не воротит нос.
Фривольная литература. Которая выручала его в тяжелых финансовых обстоятельствах еще в ту пору, когда он был двадцатилетним юнцом (перед тем, как поехать к графине Мильгау, он издал не очень приличную книжечку с весьма неприличным названием, о прелестях некоей мадам Мирели), приобщила его к лексике и ситуациям, которые при некоторой начитанности и знании классиков, таких, как Брантом или маркиз де Сад, перестают шокировать, особенно если учесть, какая языковая свобода царила среди французской молодежи. Да еще при том любопытстве к жизни, которое характерно для Аполлинера...
После окончания работы — даже странно, что при такой непоседливости он ухитряется удержаться поочередно па двух должностях банковского чиновника — все свободное время он проводит с друзьями и знакомыми. Не имея в Париже крыши над головой, он дает увлечь себя каждому, кто покажется ему не слишком скучным, а таких много, поскольку Аполлинер из самого нудного человека извлечь никем не подозреваемые россыпи и окрылить, хотя бы минуту, самый приземленный ум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95