Некоторые утверждают, что он все-таки достиг ее. Эта последняя склонность станет причиной презрительного и парадоксального определения, которое отпустит по его адресу Модильяни: «фабрикант шедевров». И все же самостоятельный, собственный тип классицизма, который создал этот пытливый, дисциплинированный и одновременно недоверчивый к слишком категорическому выбору художник, стал в какой-то период недостижимым образцом для некоторых любителей и критиков искусства. Было время, когда Дерена называли величайшим из живущих художников. Только после второй мировой войны его вывели, пожалуй, с чрезмерной строгостью из круга знаменитых имен, а дорогу, которой он шел, сочли перекрытой.
Дерен был близким другом монмартрской группы. бывал в «Бато-лавуар», и прекрасная Фернанда сохранила для потомков его внешность, напоминающую фотографию француза, каких много, с гладкими черными волосами и круглым лицом, одетого с тщательной элегантностью, нарушенной только подчеркнуто ярким галстуком. Фернанду, эту капризную красотку, избалованную постоянным обществом художников и поэтов, людей, отличающихся не только оригинальностью творчества, но и необычайными выражениями, жестикуляцией или неожиданными приступами молчания, коробит Дереновская манера вести себя. Правда, она приписывает ему некоторый юмор и даже хитрость — в чем не отказывает ему и Франсис Карко,— но обвиняет его в полном отсутствии таинственности (?), что кажется уже слишком по отношению к этому без вины виноватому грешнику. Однако не всем он казался столь мало интересным, этот завсегдатай монмартрских кафе, если однажды постоянный гость за столиком кубистов, математик Пренсе, оказался неожиданно без жены, красавицы Алисы, которая бросила его и ушла к тому самому Андре Дерену. Злые языки нашли еще случай заявить, что одалживать и даже присваивать чужое стало для Дерена второй натурой.
Аполлинер питает к нему явную слабость. Историзм лого художника и любовь к старым мастерам совпадают с подобной же склонностью поэта; но когда Аполлинер знакомится с Дереном, тот еще принадлежит к самым смелым из экспериментаторов, является самым рьяным фовистом, копии, которыми он занимается, говорят только в его пользу, обогащают его, никто и предвидеть не мог, что, когда культура и знание вытеснят эксперимент, возникнет опасность эклектизма. Оба, Аполлинер и Дерен, встречаются у Пикассо, в «Лапен ажиль», и у «Эмиля», поблизости от «Бато-лавуар».
Свобода и своеобразный царящие в этой среде, привлекали Аполлинера больше, чем литературная среда, разбитая на группировки в зависимости от редакций, куда более мещанистая. На Монмартре его всегда встречали радушно, снобизм был тут не в моде, притворялись мало, во всяком случае, принимаемые позы были как правило приятны. Яркими были и воспоминания о родных, еще свежие у этих молодых людей, и на них они не скупились: высокий, сильный Брак, красивый парень с густой шевелюрой и коротким носом, фотографии которого того периода, в мастерской, увешанной музыкальными инструментами и трубками, сохранились в некоторых собраниях, часто цитировал твердым нормандским выговором сентенции своего отца, ремесленника и маляра. Вламинк, родившийся близ Чрева Парижа, отлично владел жаргоном шоферов и грузчиков, каждое утро выгружающих тонны снеди для Парижа.
Юный, низенький блондин Андре Дюфи,
еще мальчиком отданный на выучку бакалейщику, вносил свою долю опыта в дружеские разговоры. Непосредственный, несколько грубоватый Фриш, не выносящий утонченности и искусственности, дополнял картину этой обширной семьи, где царил обычай говорить друг другу все прямо, и причем сочно. Аполлинера восхищал этот язык. Его натура, полнокровная и здоровая, требовала полнокровных образов: также как тонкий кулинарный вкус уживался у Аполлинера с обжорством, так в словарной области тонкость и поэтическая точность требовали дополнения в виде сочных формул, часто почерпнутых из народных словечек, крепких и неприличных Эта склонность нашла выход в прозе Аполлинера, выразительной, живой, смелой как по словарю, так и по ситуациям, а обе эти тенденции, переплетающиеся под неожиданными углами, от лирического вдохновения до грубого анекдота, нашли свое увенчание в разговорах поэта, в его «поучениях», парадоксальных и по-своему эмоциональных, о которых — к сожалению — мы можем иметь сейчас только слабое представление. Для Аполлинера любая тема была хороша, о каждом предмете он мог что-то сказать, когда не хватало материала, он возмещал его фантазией, которая редко его подводила. В случае надобности он придумывал названия цветов, исторические события и скандальные случаи, имевшие место со знаменитыми лицами; во время войны, получив в качестве выздоравливающего после ранения должность в Министерстве информации, он рассказывал друзьям, что составляет свои тексты военных депеш, чтобы хоть таким образом воздействовать на ход событий— постоянная готовность к шутке была одной из черт Аполлинеровского поведения.
Фигура субтильной, несколько жеманной мадемуазель Лораисен никак не подходила к этим мужским посиделкам, но оказалось, что при нужде мадемуазель Лорансен может с успехом отбрить молодого парня, а в нормандских и парижских песенках, которых она знает бессчетное число и которые любит петь своим мелодичным высоким голосом, отнюдь не опускает куплеты пикантного содержания. И все же, когда Мари наконец обрежет свои косы и начнет одеваться с женским, изысканным и несколько экстравагантным шиком, все облегченно вздохнут опиум, разгульные попойки и атмосфера мастерских, где в беспорядке перемешаны различные части гардероба, с трудом выносят присутствие этой девицы с внешностью подростка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95