Интересно, однако, что и в этой области, так же как во многих иных, воспоминания об Аполлинере пестрят противоречиями. «Интересен облик Аполлинера, он даже несколько таинствен»,— говорит Поль Леото, один из редакторов «
Меркюр де Франс». «Он шел вперед, готовый ко всему, на хорошее и на плохое, полный очарования, расточительный и неустрашимый, обманываемый и обкрадываемый, разрываемый на части»,— сокрушается над ним Андре Рувер. Любя жизнь чуть не до муки, после дней спокойной работы и напряженного чтения, он вдруг исчезал, чтобы появиться на следующее утро или же через несколько дней небритым, помятым, в компании неведомых иностранцев, случайно встреченных во время ночных похождений, не известно — то ли будущих художников, то ли обычных жуликов и авантюристов, следующих за ним по пятам, захваченных его рассказами, находя для себя лестным быть в обществе поэта, который каждому из них мог сказать что-нибудь примечательное, о чем на долгие годы оставалось воспоминание.
За стойкой ты стоишь в каком-то гнусном баре, Пьешь кофе за два су, подобно нищей твари,
А ночью в ресторанах пьешь вино.
Те женщины не злобны, но у них своих забот полно, Мужчин же каждое мурло терзает как заведено.
Дочь полицейского, она откуда-то с Джерси. Я грубых рук не замечал, пока не побыл с нею. Рубцы на животе ее внушают состраданье.
С такою жалкой девкой, хохочущей отвратно,
я унижаю рот.
Ты одинок. Сейчас наступит день. На улицах гремят молочные бидоны.
Ночь отступает, как прекрасная Метива,
Она внимательна, как Леа, и как Фредина лжива.
И пьешь ты эту водку, как огненную боль. И огненную боль ты пьешь, как алкоголь
Он возвращается из этих вылазок несчастный, измученный, с красными от бессоницы глазами. Как-то, возвращаясь в таком виде, он встречает Мари: она как раз сошла возле Сольферино с пароходика, привезшего ее из Отёй, и быстро вбегает по лестнице на набережной возле Лувра. Поднимаясь на последнюю ступеньку, она видит высовывающееся из-за парапета лицо Гийома, Выглядит он страшно, волосы всклокочены, галстук распущен, рубашка несвежая. «Куда ты идешь?» — спрашивает он. «В Лувр»,— отвечает Мари. «Лувр в понедельник закрыт».
Отношения между Мари и Гийомом начали портиться уже тогда. Знакомые, как обычно в таких случаях, сразу делятся на два лагеря: одни утверждают, что с Аполлинером действительно трудно выдержать, такой это сангвиник, такой тиран, такой паша-самодур, да еще ко всему не хочет отказать себе ни в одном из прежних холостяцких удовольствий; другие — что Мари тдже импульсивна, что не умеет ему уступить, что с поэтом нужно обращаться иначе, что ему надо многое прощать, опекать его, быть с ним всегда, особенно когда ты ему стольким обязана, как Мари Аполлинеру, который сделал из нее сперва художницу, заставив ее найти собственный стиль, а затем — известную художницу. Как обычно, споры доказывают только одно, что дело приобретает плохой оборот и чувства обе стороны не щадят. Мари, легкомысленная и упрямая, все больше утверждается, что связь эта для нее мучительна и мешает ей в работе (весьма веский аргумент для честолюбивой художницы), что, наконец, она не намерена гак мучиться больше с Гийомом, если даже ей торжественно дадут честное слово, что ее возлюбленный когда-нибудь станет бессмертным как великий поэт. Любовь борется с жаждой покоя и самолюбием и притом так яростно, что временами сердце ее становится глухим к отчаянным призывам Гийома, чтобы наконец, после еще нескольких обид, оглохнуть окончательно. В результате некоторые друзья Гийома, характеризуя Мари, наделяют ее эпитетом «холодная», до того поражает ее бесчувствие к страданиям Гийома, которого она наконец бросит, без видимого сожаления и навсегда.
Но пока что еще длится их трудное счастье, которое кажется Гийому возможным продлить до бесконечности,
Аполлинер перебирается поближе к Мари в Отёй. В квартал, который до такой степени будет у него отождествляться с Мари, что он уедет оттуда, как только она его бросит. Сначала он живет на улице Легро, потом еще ближе, на улице Лафонтен. Квартира поэта, снятая вскоре после известного скандала с «Джокондой», очень милая, в ней множество занятных вещей, негритянских амулетов, открытых несколько лет назад для искусства Вламинком, Дереном и Матиссом, одно из окон выходит в сад, тянущийся сразу же за этим старым особняком, переделанным в доходный дом. Каменные ступени, ведущие в заросший травой двор с живописным колодцем, увитым плющом, позволяют Мари и тут исполнять прощальный ритуал с прыжками. Аполлинер принимает раз в неделю, как обычно, сборища у него весьма многочисленны, давние друзья начинают становиться знаменитыми, Матисс открывает школу в великолепном монастырском помещении, где еще недавно находился элегантный пансионат для молодых девиц, называемый «Монастырь птичек».
Аполлинер много работает. Слава литературного перипатетика требует выражения в печати, все чаще он получает заказы на критические статьи, занимательные, яркие, сугубо парижские, всегда чутко улавливающие отголоски улицы, настроения в прославленных кафе, блестящие остроты, артистические скандалы и неурядицы. Первый год любви к Мари совпадает с тесным сотрудничеством в «Ла фаланж». Там он ведет постоянный раздел литературной критики, там печатает свою единственную поэму в прозе «Критика в снах», которая несколько лет спустя вызвала небывалый интерес, когда молодые, только что еще возникающие литературные школы, главным образом сюрреалисты, начали лихорадочно искать патронов, препарируя творчество разных поэтов в соответствии с собственными надобностями и программами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95