Ницца — зимний салон Франции, сверкающий золотом салон, отделанный не очень-то со вкусом, в традиционном, ужасно помпезном стиле Второй империи. Среди космополитических обитателей роскошных отелей, говорящих на всех языках мира и представляющих в зимний период все самое элегантное из числа титулованных особ и крупнейших международных финансовых тузов, проходит отчетливый рубеж. Вся эта сложная игра обособленности, неприязни, презрения к неблагородному происхождению, с другой же стороны, попытки преодолеть границу, отделяющую имя и состояние от обедневшего имени или состояния без имени — причем число комбинаций бесконечно,— игра, которая нашла свое верное отражение в описании светского общества Бальбека у Пруста, диктует и здесь свои правила.
И в Монако и в Ницце основной интерес вызывают казино. Они словно театр с его страстями, фарсовыми самоубийствами, к сожалению необратимыми по своим последствиям, отчаянием после потери состояния, сатисфакциями, долгами, растратами и побочными кулуарными, разыгрываемыми мелкими комбинаторами и всякого рода авантюристами и изобретателями «системы игры». К числу лиц, азартно играющих в казино как Монако, так и Ниццы, относится молодая элегантная дама не то русская, не то полька, точно неизвестно, владеющая безукоризненно французским языком, с породистым, хищным лицом, рыжими волосами, крупным носом и решительным взглядом. Даму зовут Лижелика Костровицкая. Ее маленькая, но красивая фигура, богатые туалеты и энергичные движения обращают внимание завсегдатаев, дирекция казино осторожно наводит справки в отеле, где остановилась молодая иностранка. Собранная информация дает немного. Прибыла из Италии, много путешествует, откуда берет деньги — неизвестно, но ведь так же неизвестно и происхождение средств, на которые играют по меньшей три четверти посетителей казино. Ставки эта особа делает в общем-то умеренные, играет без риска, настораживает только ее настойчивость и одержимость, играет она постоянно, пристрастившись, все вечера до поздней ночи проводит за зеленым столом с крутящейся рулеткой. Возвращается сюда регулярно каждый сезон, словно беспокойная экзотическая птица. Проходят годы, и мадам Костровицкая, уже известная теперь всем портье, гардеробщикам и крупье казино Монако и Монте-Карло, незаметно, но все неотвратимее приобретает определенную репутацию.
Однажды. Неизвестно точно, как это случилось и по какой причине, кто-то сказал о ней: «Эта красивая авантюристка»,— и от этого эпитета уже нельзя . было избавиться. Во всяком случае, когда сыновья, выйдя из лицея, уезжают из Ниццы поездом со старомодным паровозом с высокой трубой, мать их, изысканно, пожалуй даже слишком изысканно, одетая дама, в серо-перламутровой вуали и дорожном костюме, представит им перед отъездом незнакомого доселе дядю, который будет оказывать ей, как по приезде в Париж, так и несколько последующих лет, заботу и внимание отнюдь не братского характера. Новый дядюшка носит имя Вейль,— это невысокий темноволосый господин с манерами бывшего офицера, куда моложе мадам Костровицкой, состоятельный, во всяком случае из семьи, связанной с биржей и банками, явно влюбленный в мать двух почти взрослых сыновей. Именно благодаря господину Вейлю некоторые дотошные исследователи приписывают Аполлинеру полусемитское происхождение, предполагая, что Вейль является его отцом. Предположение это опровергается простым подсчетом, из которого видно, что мнимому отцу в момент рождения сына было неполных двенадцать лет. Но ничто не может удивить того, кто в 1950 году услышал в разных кафе на Сен-Жермен, тех самых, где бывал Аполлинер перед первой мировой войной и после возвращения с фронта, как там шепотом и с ужасом рассказывали новый вариант происхождения поэта: якобы установлено, что он ни более ни менее всего лишь сын своего деда, который, после долгого отсутствия вернувшись из Сибири, потеряв голову от красоты собственной дочери, свершил страшный грех кровосмесительства. Плодом греха и был Вильгельм Костровицкий, то есть Аполлинер. В свою очередь один из польских писателей вывел четкую генеалогию Аполлинера от Наполеонова «Орленка». Как видим, аполлинеровская легенда все еще жива и дает почву для все новых гипотез, к сожалению, у всех у них тот недостаток, что их невозможно проверить, зато величайшее достоинство в их живописности и поддержании интереса к биографии поэта, который допускал все возможные варианты, касающиеся его происхождения, при условии, чтобы приписываемый ему отец был лицом высокопоставленным, отсюда благожелательное согласие даже на отца-кардинала. Можно подозревать, что вариант с отцом-дедом пустили вместе с клубами черного дыма сюрреалисты, сбившись вокруг столика уже постаревшего, но все еще полного задора и драчливого Андре Бретона.
Очень уж это напоминает атмосферу тех лет. Вероятно, прискучил им официальный лоск аполлинеровской славы, его посмертная академизация и кроткое отношение критиков к его творчеству, вот они и решили пугнуть публику анекдотами из его жизни, чтобы спасти сюрреалистическую «честь» одного из своих патронов.
Детство и юность, проведенные на Средиземноморском побережье, сформировали Аполлинера типичным южанином, даже в типе его красоты есть что-то южное. Связанный с Италией узами крови — примем этот тезис, поелику его подтверждают традиции, сохраняющиеся в роде д'Аспермонов,— и документы, собранные Марселем Адема — восприимчивый, впечатлительный к окружающему его пейзажу, краскам, запахам («у меня очень хорошее обоняние и обонятельная память, иногда облако запаха напоминает мне весьма отдаленные вещи, о которых я бы не помнил, если бы их не воскресил вдруг в моем мозгу запах»);
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95