«Футбол», «Тропинка в Сен-Клу», «Адам и Ева», «Рыбак» или «Мальчик на скалах». Смешно было бы играть в защиту «таможенника» Руссо сейчас, когда он уже вошел в историю со званием великого художника. И правильно сделает тот, кто сошлется в этом случае на слова Манэ: «Любители — это те, кто занимается плохой живописью»,— и на слова Пикассо: «Руссо воплощает совершенство определенного образа мышления».
Вопреки тому, что можно полагать на основе фантастических, экзотических пейзажей Руссо, художник этот всегда шел от натуры: с прогулок он возвращался с охапкой мелких цветов, которые в огромном увеличении переносил на картины, рисовал с натуры, делал предварительные наброски для своих полотен. Многократно уже высмеянное точное обмеривание по замыслу должно было привести к наиболее точному воспроизведению внешности людей, с которых делался портрет.
Портрет должен быть похожим. Руссо удивился бы, если бы кто-нибудь попытался оспорить эту очевидную истину. И потому так расстроился, когда, желая поместить у ног Аполлинера цветочки с символическим названием, «гвоздики поэта», нарисовал там по неведению обычные гвоздики. Рисуя поэта во второй раз, он просил его в специальном письме, чтобы тот не забыл принести с собой «гвоздики поэта», как было условлено.
Аполлинер, увидев уже готовую картину, якобы очень рассердился, что так неудачно на ней представлен. Но куда более обиженной должна была чувствовать себя Мари Лорансен, увековеченная рядом с Аполлинером в качестве музы поэта (портрет носит название «Поэт и его муза»), он нарисовал ее могучей женщиной в платье с оборками с вознесенной рукой, словно она прорицает или заклинает. Но куда легче представить, что эта наделенная юмором девушка, увидев себя и Аполлинера на портрете Руссо, закатилась смехом и отнеслась ко всей истории как и надлежит. И все же... И все же в этом двойном портрете, несмотря на гротескную неуклюжесть фигур, есть что-то волнующее, серьезное, патетическое. Как умно смотрят представленные на нем люди, с каким интеллектом и живо. И — что весьма любопытно — есть какое-то сходство между этой парой, как будто это брат и сестра в античной сцене, с той разницей, что один в современной тужурке, а другая в ниспадающем вневременном облачении.
Отношение «таможенника» Руссо к Аполлинеру полно обожания и почтения, подогретого чувством артистического сродства. Его старомодные письма отмечены уже не встречающейся в то время вежливостью, с какой обращались друг к другу члены смежных ремесленных цехов. Руссо собирает фельетоны Аполлинера и вклеивает их в отдельную тетрадь, на обложке которой каллиграфически выведено: «Новеллы мсье Аполлинера», на конвертах же непременно пишет: «Гийому Аполлинеру, литератору».
Двойной портрет Гийома и Мари является как бы санкционированием их связи. Они ходят по улицам Парижа вдвоем: он, крепко сложенный, с римским профилем, со слегка закинутой назад головой, барственно и высокомерно, с лицом подвижным, как подвижен ход его монолога; и она, худенькая, маленькая, с шапкой черных волос и смелой улыбкой, одетая, подобно другим парижским девушкам, со вкусом и небрежно, быстро семенящая рядом с ним. Выглядят они как многие другие влюбленные пары, гуляющие по городу, но только они среди этого множества найдут для своей любви собственное и куда более долговечное, чем их счастье, выражение в искусстве. Мари Лорансен нарисует в этот период картину, представляющую группу друзей: есть там Пикассо, Фернанда, Аполлинер и она.
На этой картине уже видны черты будущих картин Мари:
лица плоские, композиция статичная, лишенная динамики, только колорит еще темный, не совсем свой. Но сходство отчетливое, несмотря на некоторую стилизацию в восточном духе; Аполлинер напоминает персидского шаха в окружении друзей, всех можно узнать без труда. Картину эту купят по совету кого-то из знакомых Мари молодые американские любители живописи, Лео Стайн и его сестра, Гертруда Стайн, Другой вариант этой картины, собственность Аполлинера, висит на стене его квартиры, рядом с маленьким портретом девушки и картинами других художников, подаренными поэту авторами в период совместных сражений за новое искусство.
Любовь к Мари делает этот период, пожалуй, самым счастливым в жизни Аполлинера. Свой дом, преображенный теперь женской рукой — потому, что хотя Мари живет не у него, но часто бывает и хозяйничает на приемах, которые устраиваются постоянно по средам,— укрепляющееся положение и свое и друзей, и зрелость, венчающая период тревог и неудобств, период молодости,— все это благоприятно влияет на внутреннее состояние поэта и способствует творчеству, которое при всем этом далеко от какого-либо довольства собой. Аполлинер, как он сам говорил в это время, ищет «нового и одновременно гуманистического лиризма». Что это значит на языке поэзии — пока еще не очень понятно. В то время как Мари переписывает ему собственноручно «Гайд-парк», «Ролаыдсек» и «Белый снег», стихи еще обращенные в прошлое, к Анни:
Летит гусиный пух из рук стряпух.
Ах, сколько снега
Упало с неба!
Любимой нет — есть только этот пух.
Аполлинер, переводя дыхание, уже набирает в легкие свежего воздуха, отправляется покорять новые поэтические пределы. Голос его, как всегда приглушенный сурдинкой грусти, глубоко скрывает ноты счастья и безмятежности, даже в первый, самый светлый период его терзает неуверенность, неверие в постоянство чувств, в полную преданность. По мере того как отношения с Мари начнут портиться из-за любовных терзаний, из-за терзаний этих двух несклонных к уступкам характеров, тон этот усилится, приобретет драматические акценты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95