Аполлинер обратился к нему первый и поэтому должен быть отмечен особо. В том же году в этой серии появится Аретино. Видимо, уже тогда Аполлинер, как писатель со стажем, пользовался достаточно серьезной репутацией, чтобы ему можно было поручить даже такую щекотливую тему, если год спустя друзья бельгийцы приглашают его в Брюссель прочитать ни больше ни меньше #ак лекции об Аретино... в университете Вот так, мало-помалу, любитель становится специалистом, а всякие там Сорбонны оказываются в дураках.
Помимо этого, Аполлинера связывают с Бельгией прочные узы. Неприязнь, которую поэт Бодлер питал к грузной, пьющей пиво светловолосой бельгийской Венере, мещанской, вульгарной и обрюзглой, не находит отклика у Аполлинера. Бельгия уже не является антипоэтической Страной с той поры, как из нее вышли прославленные поэты символизма, Метерлинк и Верхарн. Из разнесенных ими бацилл поэзии возникают стихи молодых поэтов, Аполлинер живо ими интересуется, читает бельгийские литературные журналы и информирует о них парижскую публику; в один из них, «Ле Пассан», он какое-то время посылает добродушные обзоры под названием «Письма из Парижа». Детские впечатления сказываются и тут, месяцы, проведенные в Ставло, и прелестная Мирейр делают для него эту страну вдвойне симпатичной. Он охотно приезжает сюда, останавливаясь то в Брюсселе, то в Кнокке ле Зут, откуда собирается проследовать в Голландию.
В Голландии до этого он бывал дважды. Летом 1905 и 1906 годов, всегда в августе, когда Париж пустеет настолько, что человеку «из общества» просто неприлично появляться на улице, так что даже те, кто по болезни или по делам вынужден оставаться на этот месяц в столице, прячутся по домам, чтобы не давать повода обвинять себя в незнании хороших манер. Август 1905 года Аполлинер провел в Амстердаме, в 1906 году посетил Роттердам. Обе эти поездки, учитывая хроническое отсутствие в эти годы денег, имеют несколько загадочный характер. Их нельзя объяснить никакими деловыми соображениями, ни семейными, ни издательскими делами. Об этом нам ничего не известно Пригласил кто-нибудь из приятелей? Возможно. Аполлинер в хороших отношениях с одним голландским издателем, но был ли он близок с ним уже тогда — трудно сказать. Правда, поездки эти прекратятся, когда в жизни Аполлинера появится Мари Лорансен, но самого этого факта еще недостаточно, чтобы сделать из него какие-то выводы: в конце концов невозможно ездить на отдых в Голландию всю жизнь. Если бы еще путешествовал поэт, не считающийся с расходами, легко было бы объяснить эти паломничества одной живописностью посещаемой страны, особенно таинственно угрюмой прелестью Амстердама, который должен был подействовать на воображение поэта, столь чуткого к зову новых городов. А не дает ли творчество Аполлинера каких-нибудь данных для прояснения причины этих путешествий, еще не прокомментированных доселе критиками, все еще не подкрепленных никакими дополнительными фактами?
Вот ты в Амстердаме с дурнушкой — она тебе кажется милой. Девица помолвлена в Лейдене с неким зубрилой. Локанда кубикула — так меблирашки зовут по-латыни ученые люди. Я, помню, провел там три ночи и столько же з Гуде.
Кроме «Зоны» Аполлинер несколько раз упоминает о Голландии в своих произведениях. В стихотворении «Розамунде» фоном служит Амстердам, и все оно амстердамское по атмосфере.
Звал ее Розамунда, Розмира, Чтоб получше запомнить уста, Что цвели в Нидерландах так мило, Но покинул я эти места
И ушел я за Розою Мира.
Изысканное изящество этого стихотворения не имеет в себе ничего искусственного, а указывает на постоянную и живую изготовленность поэтических ассоциаций, характеризующую Аполлинера: узкие набережные каналов пусты, изящные фронтоны каменных домов с крутыми крышами глядят на нас окнами, закрытыми волнами белых занавесок, ни души, прелестная голландка исчезла во мраке вермееровского дома и если и видит посылаемые ей поцелуи, то скрыта глубоко внутри комнаты. Стало быть снова женщина? Неизвестно. Амстердам — это большой порт, куда ежедневно заходят огромные корабли из самых дальних стран, в портовом районе звучат все языки мира, в кабачках, где сидят на бочках, скамьях или голландских табуретках темного дерева, подают все напитки мира, тут можно упиться вдрызг, то и дело идут в ход ножи и нередко чье-нибудь тело со стоном валится в узком закоулке или в подворотне. Развлечений хватает. В портовом районе разврат узаконен, в переулках, где не пройдет коляска с лошадью, разгуливают девицы с глубокими вырезами и женщины, крикливо одетые и вызывающе накрашенные. Некоторые сидят в окнах одноэтажных домиков и вяжут или часами, опершись о подоконник, глазеют на улицу. Прохожий попадает здесь в настоящий водоворот приставаний, шуток, соблазнов, призывов. Но достаточно миновать несколько этих переулков, как появятся строгие, чисто выскобленные улицы, населенные добропорядочными амстердамскими обывателями и их добродетельными супругами, купцы беседуют за пивом о делах, их жены о воспитании детей, дома, заставленные мебелью, нажитой предками, амстердамскими патрициями, сверкают от зеркал в темных рамах, от начищенной меди, от старого голубого фаянса. Торговки на улицах продают селедку, крендели и пиво, все тут как на старинных картинах, непрерывность истории поражает, грубоватая проза этого соленого воздуха ошеломляет чужеземца, как крепкая голландская водка. Нужно быть очень равнодушным, чтобы остаться бесчувственным к этим прелестям, Аполлинеру не могло здесь не понравиться. А еврейский квартал, где жил Рембрандт?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95