Недаром и Пикассо изображал его в своих карикатурах в виде его святейшества папы, Цезаря, Геркулеса, в образах, превышающих обычный масштаб. А ведь его дружба всегда сочеталась с какой-то внутренней сдержанностью, он держался на расстоянии, позволяющем ему быть независимым и творчески самостоятельным.
Что из того, что Аполлинера считали скупым, что он нелепо выглядел в теплых кальсонах и уписывал апельсины вместе с кожурой? Кому мешает, что он ел за пятерых, лгал за десятерых и был тщеславен за двадцать человек сразу? Да будь он святым, — на него плевали бы. Им нужен был именно Аполлинер, а никто другой, именно такой. Лирик в быту, мистификатор, чуточку сноб, человек, жаждущий занять приличное место в свете, а водящийся с дурным обществом — как обычно говаривала его мать, преданный друзьям со всеми потрохами, всецело отдающийся своим чувствам, без удержу веселый и несчастный чуть ли не до отупения, великолепный поэт, свойский малый и хороший собутыльник, страстный любитель бродить по городу, бродяга, слывущий при этом полуаристократом, блюдущий достоинство до щепетильности, великодушный и мелочный одновременно, душа и богатая и ущербная, больше кого-либо достойная любви.
Старец дает мне помолчать. Он встает с кресла, подбирает для меня кое-какие сувениры: несколько номеров «Суаре де Пари» 1914 года, какую-то репродукцию. Сегодня он уже ничего мне не скажет. И без того еле сумел успокоиться после воспоминаний. Так быстро перемахнул через жизнь и уперся, как в барьер над пропастью, в смерть поэта. Уперся и взглянул на нее отсюда, из сегодня, как будто предчувствуя, что вскоре после этого разговора и сам переселится на зеленые поля Элизиума.
— Он был без сознания. Просил, чтобы Жаклин повернула его лицом к стене. А когда она снова повернула к себе, он был уже мертв...
Читатели найдут в этой книге другую версию смерти поэта. Так же, как у Гомера, рассказы о самых простых, казалось бы, фактах человеческой жизни, о рождении и смерти, и в истории с Аполлинером звучат в нескольки ; различных вариантах. Кажется, что Аполлинер и хотел этого, во всяком случае, поступал он так, как будто хотел. Любая однозначность казалась ему неправдивой, во всяком случае, в самом расцвете своей жизни он был в этом отношении прирожденным поэтом. А когда начал относиться к своей роли слишком серьезно, когда мысль его начала кружить вокруг розетки Почетного Легиона, смерть? ревнивая к идеалам молодости, удалила его со сцены. Может быть, даже слишком поздно для того, чтобы легенда о его великолепном раблезианском смехе не замутнилась. Как бы то ни было, розетки Почетного Легиона ему не дали, а дождался он только желанного французского гражданства.
Пользуясь языком карикатур Пикассо, можно сказать, что Аполлинер-Наполеон умер накануне коронации, еще в ореоле победоносного вождя революции. Таким он и сохранился в воспоминаниях.
Когда молодой воспитанник иезуитской школы и скромный дебютант в литературе Андре Бийи вошел в погребок находящийся на углу бульвара Сен-Мишель, подле самой Сены, там было темно от табачного дыма и так тесно, что он с трудом нашел место у столика, уже занятого двумя растрепанными молодыми людьми, явно поэтической внешности. Огляделся— ни одного знакомого лица. Знакомых в Париже у него немного, а в артистической среде и того меньше. Здесь он всего несколько месяцев и работает тихонечко над романом, разумеется, автобиографическим, тема которого— детство воспитанника иезуитской школы в Амьене.
Ему уже видятся литературные лавры. Но пока что он недоедает, зарабатывает какие-то гроши в конторе, питается кофе и рогаликами, часами бродит по Парижу, читая книги, разложенные у букинистов и на прилавках с книжными новинками на Больших бульварах. Несмотря на бедность, жизнь эта кажется ему великолепной, и он ни за какие блага земные не отдал бы всего обилия свободного времени, которым может распоряжаться в этом необычном городе. Он разглядывает выставки торговцев картинами на улице Лафит, где ему больше всего нравятся пейзажи с настроением Лебуржа, представляющие Сену в тумане, часами гуляет в Люксембургском саду, где полно таких же, как он, любителей искусства, мечтающих попасть на действительную литературную службу. Они посиживают группками на железных стульчиках, читая стихи Верлена, те, что посмелее— Малларме. Только при виде старушки, взимающей плату за стулья, поднимаются с достоинством, хотя и несколько поспешно, как раз вовремя, чтобы уклониться от покупки билетика. Молодежь эта не грешит ни упитанностью, ни чрезмерной опрятностью, тем не менее одежда ее выдержана хоть и в небрежных, но приличных буржуазных нормах. Молодой Бийи даже отличается здесь некоторой элегантностью. Этот известный ныне писатель и член Гонкуровской академии и сейчас с умилением вспоминает свою жемчужно-серую визитку и черный жилет с серебряными пуговками. Парижские во многих отношениях напоминают Доде, прибывшего в столицу с планами, тот же скромный тон и привлекательная застенчивость. Но молодой Бийи что эти сентиментальные пижоны в аду и встречи желторотых заморышей, сутулящих декадентский манер, это уже устарелый стиль — это лишь обочина литературной жизни, вечных школяров, кандидатов в литературный перепой, ничего больше. Он не хочет оставаться среди них, по пока еще не знает, где его место. Метерлинк, Анри де Ренье или Малларме — это высокий Парнас, это уже история литературы и катехизис для молодого поэта, Верлен — это ужас изломавшей себя жизни, готовая биография для цикла «Проклятые поэты»,— молодой амьенец с легкой дрожью и одновременно с мягким сочувствием слушает истории из жизни бедного Лелиана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95