При каждой попытке мои мысли обращались к прошлому, воскрешая в памяти события и факты, казалось бы, давно заглохшие. Но Ваша приверженность Гийому и труд, который Вы на себя взяли, чтобы найти меня, заслуживают того, чтобы сообщить Вам все, что возможно, хотя, боюсь, это будет нелегко. Вы пишете книгу о жизни и творчестве Гийома? Л Вы действительно считаете, что я могу дать Вам какую-нибудь важную информацию о его личности, которая не была бы известна? Не думаю! Я счастлива, что его творчество заслужило славу, и чувствую себя польщенной тем, что невольно вдохновила его к написанию стихов. Он предсказывал мне когда-то, что еще до моей смерти со мной случится что-то необычное. Мне кажется, что новость, которую Вы мне сообщили, и есть это чудесное событие.
Разве это не поразительно, что Гийом вернулся в мою жизнь таким вот образом, спустя сорок пять лет? Вы пишете, что некоторые моменты в его стихах для Вас трудны, но и я наверняка их не пойму, разве что они будут относиться к нашей дружбе.
Память подсказывает мне несколько событий из этого периода, которых, наверняка, и он не захотел бы описывать, но мне надо знать, что Вас особенно занимает.
Любопытно, что он написал о нашей связи. Мой французский не очень-то хорош: перевод займет у меня слишком много дорогого времени, но мне наверняка удастся найти в Калифорнии кого-нибудь, кто сумеет это сделать.
При Вашем знании английского Вам не доставит труда прислать мне перевод отрывков, которые Вас затрудняют, я буду поистине счастлива, если сумею их Вам растолковать.
Подарки и письма, которые я получила от Гийома, остались в доме моих родителей на Лэндор-роуд; когда четырнадцать лет назад моя мать умерла, все, что сочли бесполезным, было уничтожено.
Я привезла в Америку драгоценности, которые получила от него, однако все пропало, когда мой дом посетили грабители, уцелели только две вещи: аметист, который, как говорил Гийом, был вынут из ожерелья какой-то княгини, и ручной работы ожерелье из золота, украшенное необычным жемчугом, купленное, кажется, в Париже. Это единственные предметы, оставшиеся от Гийома.
Я хотела бы иметь фотографии, о которых Вы говорите; с той поры, как Вы вернули мне мои воспоминания, я вновь захотела взглянуть на его лицо. Он был прав, говоря, что я не понимаю столь необычайного поэта. Я была слишком молода и слишком невинна, он не раз вызывал во мне страх.
А Вы его лично знали? Иногда я представляю себе, что знала другого Гийома, а не того, который явился Вам как поэт.
Когда я познакомилась с ним, ему было двадцать лет. Он был влюблен до безумия, а я же была дурочкой, которая не отважилась его полюбить; причиной было как пуританское воспитание, так и влияние графини Мильгау, которая так забила мне голову рассказами о мужчинах вообще, что я не могла ни довериться, ни поверить Гийому. Порою он бывал порывистый и резкий до жестокости, но мог быть и очаровательным и внимательным. Требовал, чтобы я не виделась ни с кем кроме него, и был болезненно ревнив.
Нас разделял язык. Если бы я знала французский так, как английский, дело могло бы принять другой оборот, хотя мы часто понимали друг друга хорошо. Сила его любви, должно быть, действовала убеждающе на мою наивность и простоту.
И все же наша связь (роман) окончилась трагически. Во всяком случае, если говорить обо мне. Я покинула родительский дом и уехала в Америку, чтобы забыть об этом и начать новую жизнь. Гийом пытался меня найти» но безуспешно.
Те, кто знает его поэзию, должны быть благодарны мне, что я не вышла за него. Если бы я сделала это, как знать, может быть, такие стихи никогда бы не появились. Редко бывает, чтобы поэт создавал поэтический памятник своей жене, обычно это — достояние неразделенной любви. Настоящая история нашей любви не может быть написана, я уверена, что сам Гийом не пожелал бы этого. Но если Вы можете точно написать, какого рода информация Вам нужна, я сделаю все возможное.
Дорогой мистер Гоффен, сердечно признательна Вам за волнение, которое я благодаря Вам пережила еще раз, воскресив мою прошлую жизнь, и благодарю за ценное подтверждение, что любовь Гийома была настоящей. Жалею, что не могу попросить у него прощения за мое непонимание. С радостью приму все, что Вы захотите мне послать из его произведений, особенно тех, которые имеют отношение к неизвестной
Анни».
Простота этого письма является верной иллюстрацией былой улыбки молоденькой Анни, не таящей никаких ловушек. Письмо это и заставляет задуматься, и трогает. По нескольким деталям тут легко опознать Аполлинера, известного нам по описаниям позднейших лет. Типичным является хотя бы рассказ об аметисте, выломанном из ожерелья княгини,— сочная выдумка, жажда придать яркость жизни, служащая здесь любви. И эти предсказания Анни, в них — все он же, Гийом, который добропорядочную и монотонную жизнь хочет наполнить верой в пришествие чуда, в необычайность перемены по прихоти судьбы, верой, с которой никак не может считаться педантичная, не полагающаяся ни на небо, ни на поэзию девушка.
В другом письме Анни пишет: «Благодарю за фотографии Гийома, посланные Вами 6 ноября. Фотографии в точности отвечают образу, который сохранился в моей памяти».
А о пребывании Аполлинера в Лондоне: «Второе пребывание Гийома происходило перед самым моим отъездом в Америку. Я помню, что провожала его на вокзале, а он высунулся в окно и долго смотрел на меня, пока поезд не отошел. У него было то же выражение лица, что и при отъезде из Ной-Глюка, глаза были темные, будто бархатные.
Я помню это точно! Главной целью его визита было решение добиться моей руки, но я была лишь глупой, взбалмошной девчонкой, вот и все».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95