Он относится к тем, о ком говорят, они любят бродяжничать, шляться по гостям, торчать в воротах, в кабаках, садах и на зеленых лужайках. Но бродяжничество и беседа необходимы для него, как воздух. Расхаживая и разговаривая, он откладывает в ящики памяти чистое золото лирических наблюдений и образов. Бродяжничество это одновременно и путешествие в поисках новых форм искусства и дружеских связей, при этом сами собой сколачиваются творческие группы, помогающие в трудном старте воинственной юности. Парижские тогдашней литературной молодежи — это этапы пути, совершаемого оравой от кабачка к кабачку, где среди табачного дыма и за дешевым вином рождаются великолепнейшие замыслы и устанавливаются самые прочные связи. Никто еще не стыдится бедности, старт более или менее одинаков для всех, все верят еще в будущее каждого, кто хоть что-то обещает в будущем. Поль Фор называет этот период временем великой чистоты и приводит как пример дебют Франсиса Жамма: однажды он и его друг прибежали с новостью в «Нувель ревю франсез», что есть способный молодой поэт, по имени Жамм, после чего Жамма приняли в журнале с распростертыми объятиями и без всяких протекций и препятствий напечатали в следующем номере его стихи. Талант значил тогда много, литературный блеф еще не приводил в замешательство умы, коммерция в искусстве еще не зашла так далеко. Тем не менее, а может быть как раз поэтому, каждый литературный дебют был труден, если не считать везения, хотя бы такого, как у Франсиса Жамма. Легче было основать журнал, не имея ни гроша в кармане, чем опубликовать первое стихотворение в известном и признанном издании.
Конечно, играл роль и водораздел между поколениями. В известные журналы входили в основном молодые, за начинаниями которых старые, прожженные редакционные волки могли следить по эфемерным изданьицам и литературным вечерам. Но Аполлинер вот уже год как располагает собственным журналом «Фестен д'Эзоп», который он распространяет лично вместе с»тремя другими главными редакторами, перевозя кипы печатной бумаги на извозчике от одной книжной лавки к другой. Там он печатает новые рейнские стихи, «Синагогу», «Женщин»,— поэтическую прозу, где много почерпнуто из древнефранцузских и итальянских легенд, а также средневековых романов, населенную лукавыми Мерлинами и коварными колдуньями, обитающими в гуще лесов. Санд-рар считает «Чародея» самым великолепным произведением Аполлинера, но похоже, что тут сказывается обычное для Сандрара упрямство и нежелание хвалить других за те же жанры, которыми занимался сам автор этого высказывания. Во всяком случае, «Чародей» доныне имеет своих страстных почитателей.
Как-то ночью в бар «Критерион», возле вокзала Сен-Лазар, где, как обычно перед отходом последнего поезда, обретался Аполлинер, услужливый Молле — прозванный Аполлинером «бароном», видимо, отдавая должное услугам, которые тот ему ежедневно оказывал с дружеской преданностью,— привел Пикассо с его верным Пиладом—' Максом Жакобом, тогда еще с ним не поссорившимся. Эта историческая сценка описана во многих воспоминаниях о тех временах, начиная от Гертруды Стайн и кончая известным аполлинеристом Марселем Адема. «Пикассо»,— скромно представился невысокий испанец, который спустя тридцать лет будет превознесен как величайший гений живописи двадцатого века. «Аполлинер»,— вежливо ответил ему молодой поэт, слава которого спустя годы облетит всю Европу. Жакоб, который также только в тот вечер познакомился с Аполлинером, рассказывая об этом событии, пишет: «Не прерывая рассуждения о Нероне, излагаемого то повышенным, то вкрадчивым гоном, и не глядя в мою сторону, он рассеянно протянул руку, короткую и сильную, как тигриная лапа. Окончив говорить, он встал и проводил нас в ночь раскатами своего мощного смеха.
С этого и начались самые прекрасные дни моей жизни».
Никто не догадывался, что в ту ночь был рукопожатием союз двух будущих предводителей в поэзии и живописи, которые с помощью уже подтягивающихся со всех сторон молодых подкреплений должны были создать новую шкалу ценностей в европейском искусстве. Л пока что, в ожидании славы, молодой Пикассо ел в кредит в своем высоком бастионе на Монмартре или не ел вовсе, а молодой Аполлинер из-за хронического отсутствия денег без всякого восторга отправлялся на пропитание к своей грозной мамаше в Везине.
Мадам Косгровицкая благодаря Аполлинеру превратилась просто-в фантастическую фигуру. Ни один из любовных романов ее сына не занимал так биографов, как независимый и непонятный для француза образ жизни его матери, материнские чувства которой к не очень-то, по ее мнению, удачливому сыну колебались между снисходительностью и гневом. Она считает его мальчишкой, ленивым и недостаточно упорным там, где дело касается житейского положения; как бы то ни было, в качестве банковского чиновника Вильгельм — именно так называет Гийома мать — не продвигается и не проявляет никаких способностей. Его страсть к писательству мадам Костровицкая почитает просто дурной наклонностью, тем более что отсюда вытекают его подозрительные знакомства с людьми, напоминавшими частенько—чего скрывать — довольно темных субъектов. Тоска по устойчивому положению, желание утвердиться и обеспечить будущее понятны у стареющей женщины, ранняя молодость которой началась с довольно скандальных похождений. Совсем еще девочкой Анжелика Костровицкая при довольно драматических обстоятельствах была привезена родителями, Михалом Костровицким и Джульеттой Флориани, из родового имения под Новогрудком в Рим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95