Читает лекции в Салоне независимых, пишет предисловия к каталогам выставок друзей кубистов, причем не только тех, которые устраиваются во Франции, в Париже или Гавре, но и за границей, в Германии, в Мюнхене, где ведущая группа художников а потом основывает единый центр для совместных исканий. Неоднократно выступает с лекциями о поэзии в Общедоступном университете в предместье Сен-Антуан.
В это время из отдельных четверостиший возникает наиболее светлая, наиболее классическая и цельная по звучанию книга Аполлинера, названная «Бестиарий», Часть этих стихов, очаровательных благодаря перекличке шутливости и зрелого ума с чувством, неожиданно согревающим афористическую, намеренно несколько монотонную метрику сборника, была напечатана в «Ла фаланж»; значительная часть их написана позже, года через два после этого, уже в связи с предполагаемым изданием их книгой, притом библиофильской, гравюры к которой сделал Рауль Дюфи. Бестиарий — зверинец, как бы стилизация средневекового описания мира, в данном случае животного, новое описание животных, то сказочных, то домашних, подлинная библия безмятежности, надежды и хорошего юмора. В поэтических скитаниях Аполлинера «Бестиарий» — это нечто вроде кратковременной стоянки в спокойной гавани, где моряк, здоровый и веселый, наслаждается отдыхом, хотя и позади и впереди все еще видит рифы и бушующее море. Библиографический счет растет. Вскоре появится цикл новелл, печатаемых по мере их написания в течение минувших десяти лет, то есть со времени возвращения с Рейна. Сборник этот носит название «Иересиарх и К0», в 1910 году его выдвигают на Гонкуровскую премию. Книгу поддерживает входящий в жюри друг и ценитель таланта Аполлинера, Элемир Бурж, писатель, произведения которого Аполлинер читал еще мальчиком в лицее в Монако, не подозревая, что вскоре этот намного старше его человек станет сердечным приятелем.
Во втором туре голосования «Иересиарх и К0» проваливается. Бурж подчиняется большинству, Аполлинер, небезразличный к чести и славе, которую могла бы принести эта премия, некоторое время ходит безутешным. Ко всему еще приходится отбиваться от критики, которая приписывает «Иересиарху» подражательность Гофману и Эдгару По. Аполлинер наивно защищается тем, что не знаком с произведениями, в подражании которым его обвиняют, видимо, полагая недостаточную начитанность заурядным грехом, а литературное эпигонство — смертным. Жанр, разумеется, тот же самый, но Аполлинер ввел туда типично свою тематику, беллетризировал в этой книге свои мелкие находки собирателя, использовал опыт юношеских поездок в Прагу и по немецким городам, взял в качестве фона побережье Монако, свежесть воспоминаний о котором сохранил Со школьных лет, сдобрил все это соусом современных анекдотов, не скупясь на замечания о себе самом, что для нынешнего читателя, пожалуй, самое ценное.
Читается это и сейчас со вкусом; темой, к которой обращается Аполлинер в этих новеллах, имеющих чаще всего форму сказа, служат ереси и апокрифы, оживленные истории необычайных людей, которые пробудили фантазию поэта; кровосмеситель-старьевщик возносит тут приторную похвалу добродетели, есть тут итальянский кардинал-иересиарх, есть Вечный Жид и парижский вампир, словом, герои, которых можно упрекнуть в чем угодно, кроме банальности.
Обаяние и живость этих новелл в их форме, в непосредственном повествовании от имени автора. «В марте 1902 года я был в Праге. Приехал я из Дрездена. За Боденбахом, где австрийские таможни, железнодорожные служащие убедили меня своим обхождением, что в государстве Габсбургов немецкой сухости нет»,— так начинается новелла о Вечном Жиде, названная «Пражский прохожий». История начинается как путевое воспоминание. Иллюзию эту читатель сохраняет до конца, обогатившись, помимо увлекательного сюжета, подробностями, которые, зная наклонности поэта, несомненно, можно приписать ему самому. Это Аполлинер, а не какой-нибудь подставной словоохотливый рассказчик так точно запомнил меню обеда, съеденного в пражском погребке: гуляш с паприкой, жареный картофель, посыпанный тмином, хлеб с маком и горькое пльзенсйое пиво. Это Аполлинер, автор «Маризибиль», молодой Костровицкий, рассказывает читателям свои гостиничные перипетии: «В нижнем этаже гостиницы, рекомендованной мне прохожим, помещался какой-то кабачок. На втором этаже я наткнулся на старушку, которая после того, как я выторговал скидку, привела меня в узкую комнату с двумя кроватями.
Я обратил ее внимание на то, что хотел бы жить один. Женщина с улыбкой сказала, что это уж как мне заблагорассудится, а подругу себе я всегда найду в кабачке, который помещаете внизу».
Интерес к пражской старине и великолепная память— это опять-таки Аполлинер, Аполлинер, который углубляется в закоулки старого города, где «ночью каждый дом превращается в лупанарий... У каждой двери, сидя или стоя, матрона, закутанная шалью, зазывала провести любовную ночь». «Роза Гильдесгейма» — это атмосфера, которая окружала поэта, знакомящегося с немецкими городками: скука, приторность, упорядоченность, тихое безумие не нашедших выхода чувств. Рассказ о старьевщике, хранящем документ о своем императорском происхождении, вплавлен в атмосферу утра, которое не раз мог пережить Аполлинер, и начало его можно смело вставить в качестве описания, взятого из автобиографических записок поэта: «В пять утра бессонница выгнала меня из кровати и из дома. Было это в конце марта. Улицы голубели, холодные и пустые. Шли разносчики газет. Из подвала пекарни исходил жар последней выпечки, и жестикулировали обсыпанные мукой, запятнанные огненными бликами печи обнаженные люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95