Аргумент этот тут же склонял на его сторону вечно голодного Жа-коба, который принимался агитировать остальных, скрашивая дорогу артистическими номерами, а в этом был он непревзойден. Туссен-Люка помнит его с корзиной на голове и с метлой в руках, декламирующим «Сида» с таким патетически-комичным задором, что остальная банда валялась на тротуаре, изнемогая от хохота и умоляя его замолчать. Его пародийный дар производил фурор в любой собравшейся компании. Фернанда Оливье вспоминает, как великолепно изображал он на вечеринках у Пикассо кафешантанную певицу, исполнявшую неприличный куплет, только что сочиненный самим исполнителем: худой, почти уже совсем в то время лысый, несмотря на молодой возраст, с распахнутой на груди рубашкой, с поддернутыми штанинами, обнажающими волосатые ноги, и в пенсне на носу, он ловко проделывал па и пируэты, напевая нелепым сопрано и выразительно жестикулируя. Иногда он выступал в дамской шляпе, закутанный в тюль, смешной и двусмысленный, всегда с восторгом принимаемый благодарными зрителями.
Как видим, тогдашние развлечения резко отличались от скучной и столь хорошо знакомой схемы официальных приемов художников или разгульных попоек, кончающихся взаимными оскорблениями и общим тяжким похмельем. Свободное, непринужденное веселье разряжало напряженную и тревожную атмосферу поисков, которые не только не приносили успехов и денег, но еще и вызывали пустой смех случайных зрителей
Правда, с публикой мало кто считался. Важно было лишь то, что происходило в четырех стенах мастерской, считались с мнениями друзей, да и то не всегда, главным была собственная убежденность. Тесная монмартрская солидарность, несмотря на ссоры и стычки, была солидарностью новаторов, людей, говорящих собственным языком у движущихся путями, непонятными и чуждыми для обгоняемых прохожих. Бедность была как будто прирожденным состоянием молодых художников, несмотря на то что квартирная плата была в общем-то низкая, а мелкие рестораторы охотно отпускали в кредит.
«Проста была жизнь их,— пишет свидетель тех лет в одном из номеров «Суаре де Пари».— За квартиру редко когда платили в срок, большинство хозяев были люди добродушные, согласные на отсрочку. Вопрос отопления не существовал, в Париже подобные берлоги не имеют печей, а стало быть и не отапливаются. Зимой, оставаясь дома, просто не вылезали из постели, но это даже имело свою прелесть. Чтобы согреться, шли в Национальную библиотеку, после обеда в «Ла ревю бланш», вечером в кафе. Все жили бедно, но сама жизнь уже была чем-то чудесным».
Молодой Пикассо рисовал в мастерской, где ночью замерзала вода в кастрюлях, а ведь монмартрский период, даже начальный, был куда легче того времени, когда он снимал комнату вместе с Жакобом, который честно делился со своим другом жалованьем продавца, вечером работал кистью рядом с ним, сочиняя поэмы, читая стихи и дружески болтая. Но героизм Пикассо был героизмом гениального художника, убежденного в своей исключительности уже в пору первых начинаний в живописи. Многие другие разменялись на мелочи, никогда не осуществив полностью свои творческие возможности, мало кто, как Пикассо, отказался бы от заказа на рисунки для юмористического журнала «Асьет о бёр», где хорошо платили, только потому, что ему жалко было тратить на эти глупости время, а было это в ту пору, когда даже несколько франков были далеко не лишними. Еще не так давно он получил обратно картины, выставленные на продажу в антиквариате, где они пролежали несколько недель, спрятанные от глаз покупателей, как не заслуживающие внимания, и груду рисунков бросил в печь, чтобы поддержать огонь. Хуан Грис, впоследствии один из самых тонких кубистов, несколько лет жил в такой нужде, что лишь обеды, которые выхлопотал ему у какого-то ресторатора Маркусси, спасли его от полного истощения и депрессии. Вламинк не раз возвращался с Монмартра в Шату пешком — а это несколько часов пути,— так как не имел денег на билет.
Сандрар несколько лет брал хлеб в долг. Питаясь исключительно хлебом и вином в своем бедном гостиничном номере. «Я любил его больше, чем отца»,— рассказывал он спустя годы о своем пекаре, которому вернул этот свой долг чести с большим запозданием, уже как крестный отец его ребенка. Правда. Сандрар был, как говорится, малый компанейский, и водку пить и в бубны бить, путешествовал в поисках приключений, рисковал собой и в уличных скандалах, и в Иностранном легионе, такие импонируют даже спокойным лавочникам, а ведь сколько скромных владельцев харчевен спасли в ту пору жизнь бедствующим юнцам с Монмартра, так никогда и не получив награды за свое доброе сердце? Ведь не каждая картина, оставляемая в заклад за бутылку вина или ужин, стоила спустя годы миллионы, как полотна Утрилло. Фернанда вспоминает этих трактирщиков растроганно и благодарно.
Кредит тогда еще не умер, так что у Азона и Вернена, в двух скромных ресторациях на улице Равиньян и на улице Кавалотти, все будущие знаменитости ели и пили, скромно, но досыта, в счет будущих доходов, довольствуясь тем, что время от времени вручали симпатичным рестораторам какую-нибудь небольшую сумму, просто с неба свалившуюся, до того это бывало случайно и редко. Эти двое из сотен других, о которых никто сейчас не помнит, хотя бы вошли в историю, найдя место в биографиях своих былых клиентов. «Скучно мне ходить к Вернену!» — напевал Жакоб, ежедневно направляясь в ресторацию, где жаловаться можно было на все, кроме скуки, столько толпилось там молодежи с волчьим аппетитом. Перекликались через столы, одновременно улаживали тысячи дел;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95