Туссен-Люка, облачившись в адвокатскую мантию, отправляется к следователю для переговоров, «Пари-журналь» публикует письмо, в котором адвокат поэта заявляет о своей давней дружбе с Аполлинером и восстает против допущенного беззакония.
В тюрьме Аполлинер переживает истинные муки беспокойства. Как решится его судьба? Аполлинер держится так, будто и в самом деле совершил преступление, которое влечет за собой неотвратимую кару. Вместо того чтобы спокойно ждать освобождения, он предается горчайшим думам. Тюремное одиночество и предшествовавшие аресту тревожные дни привели Аполлинера в состояние депрессии. Общительный, весьма ценивший удобства поэт неожиданно оказывается в тюремной камере, где на стене над железной койкой рукою предшественника была нацарапана мрачная надпись: «Деде — за убийство...» Реальность и кошмары перемешались в воображении поэта, он забыл, что сам жертва несправедливости, и чувствовал себя соучастником какого-то темного грязного дела, которое никак не распутаешь. Ему стыдно, он боится последствий, кается перед близкими, впадает в прострацию. На фотографии, сделанной в тюрьме, голова Аполлинера гордо откинута, но выражение лица изменилось до неузнаваемости; сквозь многодневную щетину проглядывает бледная кожа, взгляд отсутствующий, полный отчаяния, рубашка с расстегнутым воротом и отсутствие галстука дополняют картину бедствия.
В тюрьме он пишет. Стихи, родившиеся в эти дни, свидетельствуют о полной утрате душевного равновесия, о смятении, поэт мечется в поисках спасения, готов обратиться за помощью в те сферы, куда иные устремляются сердцем в свой последний час. Не без неловкости читаешь строки тюремного стихотворения Аполлинера, которые начинаются словами: «Что будет со мною, боже, ты, кому ведома боль моя»,— настолько обстоятельства, вызвавшие к жизни эти строки, окрашены — для стороннего взгляда — комическим, даже фарсовым оттенком и не вяжутся с патетикой этой рифмованной жалобы. Не последнюю роль играла здесь энергия воображения; впрочем, оценка событий сквозь даль десятилетий иногда слишком упрощает вещи и, пожалуй, даже не великодушно упрощает. Стихи, обращенные к матери, к Мари и к брату, стихи, где звучит мольба о прощении,— правдивейший комментарий к тогдашнему положению поэта. Произошло нечто, что бросало тень на имя Аполлинера, позорило семью, особенно если вспомнить, что речь шла о вещах, весьма важных для людей, упоминаемых в его стихах. Им будет трудно простить его, и Аполлинер знал это.
Он надеялся на помощь Мари. Но и она, во всяком случае по мнению друзей, неспособна была пренебречь приличиями при столь неблагоприятно сложившихся для нее и для Гийома обстоятельствах. Но и это еще не все.
Ставилось под угрозу будущее Аполлинера, он иностранец, так просто было объявить проживание его во Франции нежелательным, выслать из страны, а это удваивало и утраивало тревогу. Гийом казнит себя не только за досадный инцидент, приведший его в тюрьму, он раскаивается в поступках всей своей жизни, сокрушается о всех тех днях и ночах, которые вдруг показались ему унизительными для него, и он вспомнил, что утаивал их, усилием воли вытеснял из памяти. Это было всеобъемлющее, можно сказать, великолепное раскаяние, которое хорошо знакомо детским сердцам, а иногда нисходит и на взрослых. В тюрьме писал и Верлен, писал Оскар Уайльд, но мы не стали бы сравнивать их с Аполлинером, их всех сближает только одно — чувство покорности, которое рождается в унижении, в грязи, когда человек, опустившись, становится неряшливым, нечистоплотным, чувство это, раз возникши, прорастает как трава сквозь булыжник, смирение это корнями уходит в ощущение вины, установленной или неустановленной, признанной или же никем не разгаданной. Последнее стихотворение из тюремного цикла Аполлинера можно считать свидетельством выздоровления и возвращения к той вере, которую поэт проповедовал неустанно, классически — с обнаженной головой и горящим взглядом:
День уходит. Лампою ночною Освещен тюремный мой покой. Я один в этой камере. И со мною Прекрасная ясность и разум мой.
«Прекрасная ясность и разум мой» — Аполлинер покидал тюрьму. Произошло это 12 сентября, всего через пять дней после ареста. 9-го сентября следователь получрц письмо из Франкфурта, в котором содержались необходимые объяснения Жери Пьерре.
У тюремных ворот Гийома в радости и тревоге поджидали верные друзья: Фернан Флере, Андре Бийи, Габриэль Буасси, Франсис Карко, Лео Ларгье, Рене Дализ, Макс Жакоб, Андре Сальмон, Фернан Дивуар, Франсуа Бернуар, Андре Тюдеск, Жан Диссор, Жан Молле, Андре Жермен, Рене Фошуа, Адольф Лаккюзон; был среди ожидающих и брат поэта Альбер. Но не было ни матери, мадам Костровицкой, ни Мари, Мари Лорансен, ни Пабло, Пабло Пикассо.
У каждого из неявившихся были на то свои причины.
Воспоминания о днях, проведенных в тюрьме, долго преследовали Аполлинера. Спустя много лет он с горечью напишет об этом периоде своей жизни:
«Дело это в свое время получило широчайшую огласку, во всех газетах была помещена моя фотография. Но я охотно обошелся бы без их рекламы. Хотя большая часть газет горячо меня защищала, на меня с самого начала подло накинулись антисемиты. Они были неспособны представить себе, что поляк может не быть евреем. Леон Доде заявил даже, что он никогда не поддерживал моей кандидатуры на Гонкуровскую премию,— это так возмутило честную душу старика Элемира Буржа, что Бурж дал по этому поводу в один день два интервью в газеты, хотя обычно не прибегал к такого рода выступлениям в печати.
Такова эта история, невероятная и неслыханная, трагическая и забавная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95