«Я работал для него, подобно тому как сам он тянул лямку для Ганса Гейнца Эверса»,— вспоминает Сандрар. Брал ли он за это деньги? Или его помощь вознаграждалась по-иному? Сандрар только ядовито усмехается. Аполлинер никогда не платил, не любил платить, не водилось этого за ним; друзья охотно поддерживают репутацию Аполлинера-скупца, должно быть опасаясь, как бы его не причислили к лику святых, подобно героине его новеллы святой Адорате. После завершения очередной работы Аполлинер иногда угощал друзей хорошим обедом; осушив несколько бутылок, гости чувствовали себя вознагражденными сторицей за все свои труды, веселились, вдруг начинали верить в свою писательскую судьбу, преисполнялись самых светлых надежд. Гордый и неизменно любезный Аполлинер был душою этого содружества острословов.
Естественно, что в столь многолюдном союзе не могла не существовать своеобразная иерархия в соответствии с положением и степенью преданности. Тут была и просто прихоть таких, как Бийи и Сандрар, которые на равных с Аполлинером играли в деловых людей, но было и другое, к Аполлинеру льнула еще и кучка друзей-служак, всегда готовых услужить по первому знаку, преданных ему душой и телом и отдававших поэту все свободное время. Самым близким наперсником, которому он поверял свои даже мелкие будничные заботы, был бесспорно Жан Молле, прозванный Бароном. Он привозил и увозил корректурные листы, его посылали за покупками; Аполлинер, считая эти услуги само собой разумеющимися, случалось, подкармливал Барона, а то и одевал, приобщал к своим поэтическим замыслам, и это было лучшей наградой за труды.
Да и так ли уж были эти труды обременительны? Хозяйство велось на холостяцкую ногу, и дел было не так много. Когда Аполлинеру, уже устроившемуся на бульваре Сен-Жермен, некая влиятельная дама предложила квартиру с видом на Сену и Собор Парижской богоматери,— воплощение давнишних мечтаний!— Аполлинер отказался, признавшись чистосердечно, что никуда больше переезжать не собирается: «Подумайте только, за семь лет я пять раз менял квартиру! А ведь недаром говорят, что три переезда равны одному пожару. Если бы только моя матушка знала, на что теперь похожа наша бретонская мебель: ножки у письменного стола и у стульев так расшатались, что Молле отказывается их чинить, а ведь ему приходится сверх того еще и упаковывать книги».
Иначе относился Аполлинер к Жери Пьерре, хотя Жери стоял примерно на той же ступени в окружении Аполлинера, что и Молле. Тут не было ни привязанности, ни тепла, разве что снисходительность: самый образ жизни Пьерре вынуждал смотреть на многое сквозь пальцы. У него были свои тайны: он то появлялся, то исчезал, совершал какие-то загадочные поездки, проигрывал на скачках, при этом успевал выполнять поручения, бывал остроумен, предприимчив, порою нагл, но не обидчив. На Пьерре можно было накричать, он умел вовремя стушеваться, был неутомимым разносчиком самых пестрых сплетен и просто забавных историй, большей частью вымышленных, как уже было сказано. По-видимому, барон д'Ормесан из «Иересиарха и К0» был списан с бельгийца. Ормесан, гениальный мистификатор, таил в себе задатки иллюзиониста, воображение поэта облагородило эту жалкую, хотя и изворотливую фигурку.
Пока Пьерре приносил в дом Аполлинера одни только забавные анекдоты, все шло гладко: поэт не слишком интересовался деталями, да и вообще не считал своим долгом перевоспитывать бельгийца. Но вот в один прекрасный день оборотистый Пьерре принес под курткой не более и не менее как несколько статуэток, украденных в Лувре, и начал их выкладывать на стол в присутствии ошеломленного патрона; когда утих первый взрыв веселости, Аполлинер естественно приступил к расспросам. Однако ни просьбы, ни настойчивые требования, ни угрозы не могли заставить Пьерре возвратить статуэтки в Лувр, прибегнув к посредничеству одной газеты.
Ничто не могло образумить Пьерре. Он унес свою добычу на этот раз из негостеприимного дома поэта и продал статуэтки за жалкие гроши некоему страстному ценителю художественной старины по фамилии Пикассо. Происшествие вскоре забылось, Жери Пьерре, как то и пристало любителю путешествий, двойнику д'Ормесана, отправился в Америку. Зачем? Для чего? Это так и осталось неизвестным. Проигравшись в пух и прах, Жери Пьерре вернулся в веселый Париж в надежде найти заработок полегче. Нужда снова загнала его в Лувр, словно это была его фамильная сокровищница, и снова — как это ни покажется маловероятным — Пьерре с обезьяньей ловкостью укрыл под одеждой изящную фигурку и преспокойно вынес за ворота музея, твердо решив обменять ее на наличные... В доме Аполлинера снова повторилась церемония демонстрации неизвестного шедевра размером покрупнее. Поэт дал волю своим чувствам и прогнал секретаря на все четыре стороны, посылая ему вслед довольно звучные ругательства — «валлонские, провансальские, немецкие и еврейские...»
Судьбе угодно было, чтобы в это время неизвестный злоумышленник похитил из Лувра прославленную «Джоконду» Леонардо да Винчи. Администрация Лувра, встревоженная нападками прессы, произвела спешную инвентаризацию. Тогда-то и было обнаружено исчезновение трехсот более или менее ценных произведений искусства, числившихся в реестрах музея. Это уже начинало походить на сценарий кинофарса: по подсчетам каждый десятый или двадцатый посетитель Лувра выносил под одеждой понравившуюся ему картину, миниатюру или статуэтку! Конечно, все эти кражи представлялись детской проказой в сравнении с утратой «Джоконды». Святотатство!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95