Не дождавшись обещанной помощи, Бийи постарался как можно быстрее сбросить с себя непосильное бремя и, влезши по уши в долги, перепродал журнал Аполлинеру, правда, на весьма джентльменских условиях. Произошло это примерно через два года после выхода первого номера «Суаре де Пари».
Но уважаемые господа редакторы не дают запугать себя призраком финансового краха, дружеское общение с лихвой вознаграждает их за временные трудности и заботы. Кроме обедов у Бати, устраиваются общие вылазки за город, незабываемые пирушки в Виль д'Авре и в Бийанкуре, в очаровательном кабачке на берегу реки.
Прежде чем усесться за стол. Аполлинер подробнейшим образом выспрашивал хозяина о марках и выдержанности подаваемых напитков, но один лишь Бати, «последний виноторговец», как с уважением называл его Аполлинер, умел по-настоящему угодить клиентам: там бутылка шамбертена оправдывала свою высокую цену— 7 франков, а рюмочка кло-вужо — 55 сантимов.
Во время коллективных прогулок за город редактора и сотрудники «Суаре де Пари» превращались в шайку расшалившихся мальчишек: всегда кто-нибудь опаздывал на поезд, всегда после выхода из вагона кто-нибудь пропадал, забравшись неизвестно куда. Мари Лорансен и Рене Дализ обычно хмурились, у каждого были свои причины для недовольства. Впрочем, у Рене Дализа это был хронический недуг, недаром поэт Тюдеск дал ему поэтичное прозвище «Разочарованный рыцарь», но иначе Дализ вести себя не умел. Мари тоже вечно казалась чем-то недовольной, было в этом, конечно, и что-то напускное — слишком уж легко переходила она от мрачности к песням, которые любила.
Эта мрачность совмещалась у нее с ненасытным интересом к жизни и страстью к парижским песенкам. Во время товарищеских обедов она обычно сидела рядом с Аполлинером и жадно набрасывалась на вкусные блюда. Ее тонкий, поистине французский профиль казался еще изящнее в раме черных кудрей; во время разговора она размахивает сильными костлявыми руками; это о них беспощадная Фернанда решила поведать потомству, что руки эти, мол, всегда были красноватыми, будто отмороженные. Но это были трудовые руки, руки, верно служившие ремеслу живописца. Хрупкая миниатюрная фигурка смуглолицей Мари необыкновенно подвижна — она легко поворачивается то к одному, то к другому своему застольному собеседнику. Она остроумна, быстра, впечатлительна. Стиль ее одежды тщательно продуман, на нее приятно смотреть. Она могла бы быть милым товарищем, если бы не постоянное напряжение, в котором чувствовалась готовность в любую минуту вступить в борьбу за свое место в жизни. Друзья Аполлинера твердо убеждены, что лучше проводить время в компании дам, у которых нет ничего общего с искусством, разве только то, что они спят с художниками. Молоденькие писательницы и художницы слишком уж корыстны. Им бы только преуспеть в жизни, эта деловитость — помеха в любви. Как-то Маркусси не без удовольствия рассказал друзьям, что на одной вечеринке он представил Мари богатого русского коллекционера — Щукина.
У Щукина вид был не слишком презентабельный. Он был невысокого роста и к тому же в день встречи с Мари явился закутанный в пестрое кашне, у него как раз болело горло. Иностранная фамилия, фамилия, как то часто бывает, когда представляешь кого-нибудь, была произнесена не очень четко, зато Щукин прекрасно знал, с кем его познакомили, ибо сразу же осыпал Мари любезностями и комплиментами. Однако Мари, введенная в заблуждение скромным обликом Щукина, решила отделаться от знаменитого коллекционера и не дала ему произнести ни слова. «Можете себе представить, как она взбесилась и как потом меня упрекала за то, что я не предупредил ее вовремя!» — заключил со смехом Маркусси. Нет, друзья Мари положительно не признавали за ней права занять свое место на старте в общей погоне за славой. Не потому ли, что Аполлинер в своих критических статьях слишком охотно давал ей фору?
Как раз в это время Аполлинер начинает посещать салон аристократки и покровительницы литературы графини Дебро, которая по-хозяйски распоряжалась журналом «Парфенон». В этом издании поэт опубликовал несколько стихотворений и первую главу повести «Радуга», которую, по замыслу графини, должны были продолжить шесть прочих завсегдатаев ее салона. Но оказалось, что коллективную повесть легче начать, чем продолжить. Вот почему следующие главы так и не были написаны. Франсис Пикабиа, который как-то попал в салон графини вместе с Аполлинером, хорошо запомнил этот визит и все, что было связано с ним смешного,—даже много лет спустя он любил вспоминать и высмеивать тогдашнюю склонность Аполлинера лобызать дамские ручки и вести со светскими красавицами вежливые льстивые разговоры о власти, любви и поэзии. А ведь Аполлинера в этом кругу и без того не только уважали, но и дивились ему; здесь множилась его слава. И этот, желавший всем угодить, падкий на литературную лесть ребенок упивался салонными похвалами. Он считал, что не следует пренебрегать салонами, что и они могут послужить его славе, помогут ему расширить круг читателей, добиться популярности. Это был, если угодно, любопытный эксперимент, который Аполлинер не намеревался затягивать надолго. В то время салоны еще имели значение для того, кто прокладывал себе путь в искусстве, хотя прежней роли они не играли: графиня де Ноайль выходила из моды, что же касается графини Дебро, то она была лишь бледной тенью графини-поэтессы среди прочих теней.
На смену салонам приходили редакции. Где господствовали вольные товарищеские отношения, и в этом мужском обществе можно было высказываться свободно, выразительно жестикулировать, сбрасывать и вытряхивать пепел сигарет и трубок, куда попало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95