«Дух без тела»,— Каждый подумал. Но музыка телодвижений Заглушила шарнирные звуки шарманки,
На которой молол человек с лицом, где впечатано его родословное
древо.
Акробатик прошел колесом
С таким совершенством,
Что шарманка умолкла,
И шарманщик спрятал в ладони лицо.
Пикассо, в это время постоянный посетитель цирка Медрано, завязывает дружбу с акробатами и клоунами, бывает в их квартирах, столь же примитивных, как и его собственная, где умывальник, драный тюфяк и сундук для вещей составляют все меблировку, наблюдает, как они готовятся к выступлению, как смывают потом белила и румяна, не может налюбоваться их пестро-клетчатыми костюмами и живописными высокими колпаками, которые, если их перенести с арены в бедное жилье с его повседневными домашними хлопотами, дают сказочный эффект, тем более пленительный, что он правдив, подсказан самой жизнью.
В цирк Медрано ходят гурьбой, все от мала до велика, это излюбленное развлечение художников и поэтов Монмартра, потом будут еще ходить в кинематограф на любимый авантюрный цикл «Фантомас» и другие немые приключения. Аполлинер так увлечется кино, что введет специальную рубрику в редактируемом им журнале «Суаре де Пари», предсказывая фильму большое будущее как новому искусству. Когда неожиданно появляется немного денег, потому что Пикассо продал за франк-другой несколько рисунков симпатичной мадам Вейль или продувному папаше Саго, можно пойти пить вино к папаше Фреде. В «Лапен ажиль» все чувствуют себя как дома, так что тут чаще всего сходится вся компания, проводя время за стаканом и песней. Этот маленький, вросший в землю домик, сохранившийся доныне, напоминает скорее старую корчму или постоялый двор у проезжей дороги, нежели городской кабачок. Посетители, желающие забыться, приносят сюда песенки со всех концов Франции, то сентиментальные, жестокие, то фривольные. В определенную пору пол корчмы начинает ходить под ногами, как швыряемый бурей корабль. В корабельную его книгу бретонец Макс Жакоб впишет шутливый стишок-песенку, которая введет этот новый пьяный корабль вместе с подгулявшими пассажирами в затейливые воды жакобовской поэзии:
На корабль, на корабль фортепиано. Париж к твоим дверям подносит мыслящее море, Трактирщик из Прибрежного Тумана — Букеты пены.
Когда впервые пришел в «Лапен ажиль» молодой Карко, мальчик с лицом Пьеро, для которого ночной Париж тогда уже не имел тайн, молодежь как раз кончала ужинать за столом папаши Фреде, которого все называли просто по имени. Сев в сторонке, он стал осторожно осматриваться, стараясь не выказывать удивления. Там висели большая гипсовая фигура Христа, служащая посетителям вешалкой, несколько картин, среди них полотно Пикассо, карикатуры, афиши и газетные вырезки. Под кроликом, нарисованным мелом на двери, стояла надпись: «Иметь здоровый желудок — долг порядочного человека». Когда подали кофе, Фреде взял гитару и, не вынимая трубки, принялся перебирать струны.
Поднялись густые клубы дыма к низкому, дотемна закопченному потолку, и поплыли песенки. Игривые мар-сельские куплеты, бретонские баллады и уличные романсы, сложенные еще когда-то в простонародном районе Парижа, в Батиньоле или Менильмон. Литрами лился сидр, кальвадос, бедные, дешевые напитки. Иногда заскакивал на минуту, только чтобы утолить мучительную жажду Утрилло, подольше задерживался Пьер Мак-Орлан со своими песенками Иностранного легиона, чтобы прельстить ими огненноволосую дочь Фреде, которая вскоре станет его женой. Читали стихи. Появлялся Жан Риктюс, здесь именно больше, чем где-либо в другом месте, он чувствовал себя как дома и пел свои песни бунтующего бедняка, пышущие ненавистью к сытым желудкам и разряженным лавочникам. Здесь, в четырех стенах кабачка, получила свой билет в бессмертие «Жалоба парня, который пошел по дурному пути», исполняемая тогда еще Гастоном Кутэ, который столь успешно искалечил себе жизнь, что вскоре спился насмерть. Каждый пел здесь то, что вынес из детства или первой молодости, впрочем еще недавней, так как немногие из тогдашних гостей Фреде могли похвалиться зрелым возрастом. Собирались у Фреде несколько лет, традиционные встречи происходили тут после всех выставок и похорон. Настроение царило тогда более торжественное, подводили итоги, нещадно дразнили друг друга, высмеивали и язвили. Лесть не была еще в моде в артистической среде, время для искусства было жаркое, надо было торопиться с выпечкой нового теста, и пустопорожние комплименты никому не были нужны. Франсис Карко, специалист по «парижскому духу», которому мы в этом можем доверять солютно, утверждает, что ирония, юмор, обаяние и бесцеремонность, царящие в заведении Фреде, ни с чем невозможно сравнить.
Монмартрская песня, вдохновляемая экзотикой открываемых кварталов и атмосферой полународных баль-мюзетт, где наряду с мидинетками и студентами веселились настоящие апаши и их любовницы, составляет особый род лирики, к которому обращаются, каждый по-своему, поэты, рисовальщики и певцы, чуткие к меняющейся картине ночной жизни столицы.
Песня неустанно граничит здесь с истинной поэзией. Авторами песенок часто бывают почты Карко, Ришпен, Пеллерен, а их тональность проявляется и в творчестве таких поэтов, как Туле, имеющего большой опыт в труднейших поэтических формах, отточенную строфу которого, исполненную мягкой грусти и самоиронии, так ценил Аполлинер. Этот Туле, не заботящийся о славе, ностальгичный, пресыщенный херувим с длинным лицом, прозрачными голубыми глазами и светлыми волосами, предмет терзаний женщин, целые дни проводил в баре «Де ла Пэ», равнодушный к соблазнам как Монмартра, так и Монпарнаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95