Так что Аполлинер редко отказывает. Если приятель просит проводить его бы в самый отдаленный пункт города, и редко встает первым из-за столика, где идет интересный разговор. Зато он часто запаздывает или вовсе не приходит в условленное место. Андре Бийи вспоминает, что только раз Аполлинер первым явился в назначенное время: это была встреча, предложенная Аполлинером после его поэтического дебюта, Бийи, спустя несколько лет после памятного вечера в «Ла плюм». Но было не принято сердиться на непунктуальность Аполлинера, потому что если уж он приходил, то был удивительно очарователен. Некоторые, более суровые критики, считали его умение очаровывать людей и разоружать противников немужской чертой, очевидно не сознавая, что это была всего лишь форма общения с людьми, тогда как сама его натура, то меланхолическая, то бурная, оставалась неизменной, вряд ли на нее влияли порывы, вызванные встречами. «В общем-то это человек слабый,— пишет о нем Леото, один из редакторов «Меркюр де Франс», искренне любимый Аполлинером, как видим, без особой взаимности.— Не хотелось бы мне знать, что там таится на дне».
Наверняка гам таилось многое, все то, что не вмещается в краткую характеристику, какими легко разбрасываются и расплачиваются даже самые закадычные друзья. Втянутый в серьезный разговор, Аполлинер неожиданно обнаруживал свою ранимость, впечатлительность, состояние временного отчаяния. Он был легко уязвим в такие моменты и даже слишком доверчив. Но и в таких обстоятельствах биография его оставалась чем-то неприкосновенным, он просто избегал разговоров о своем прошлом, о семье. А если уж вынужденно затрагивал эту тему, то заходил в своем мифотворчестве так далеко, что никто не воспринимал его рассказы всерьез. «Мы с матерью страшно друг на друга похожи,— бросал он, например, вернувшись из Везине,— но нам трудно договориться. Вчера мы целую ночь спорили, бывают ли валансьенские кружева только белые или могут быть и черные, мать никак не хотела мне уступить». Валансьенские кружева, невозвращенные банки из-под варенья, о которых мадам Костровицкая напоминала в каждом очередном письме, выговоры за несерьезность, за дурное общество и неумение устроить жизнь,— все это признаки полной отчужденности этих людей, столь любящих друг друга сильным, можно сказать, первобытным, биологическим чувством. И, как обычно бывает в таких случаях, сила отталкивания этих двух существ была столь же велика, как и чувство любви. За всю жизнь у мадам Костровицкой была в руках только одна книжка сына под названием «Иересиарх и К0», но и ту она, просмотрев, отшвырнула, сочтя ее бессмыслицей и чепухой. При таких условиях жить с матерью в Везине было Гийому неудобно не только из-за траты времени и трудности сообщения, нет, куда дороже ему была независимость и более или менее приличное самочувствие.
Кочевой, неустроенный образ жизни явился причиной того, что Аполлинер знал Париж, как редкий парижанин тех лет, не говоря уже о современных жителях этого города, перемещающихся исключительно автобусом, метро или машиной.
В то время по Парижу ходили пешком. Особенно люди его среды, метро казалось душным, на омнибус было жалко денег. Так называемое фланирование по городу, которым нынче занимаются только наиболее усердные иностранцы, чудаки, влюбленные и клошары, тогда было действительно модой, более того, насущной потребностью. Если даже сегодня говорят, что парижская улица — это беспрестанный бесплатный спектакль и что, заплатив за стаканчик аперитива на террасе кафе, можно увидеть больше Парижа, чем в опере или театре, то в те времена это было справедливее во сто крат. На улице жили больше, чем сейчас. Частым явлением, особенно в кварталах, лежащих на левом берегу Сены, были выступления уличных циркачей, встречаются они и сейчас, но уже так редко, что стали экзотикой. Медведь на задних лапах, обезьяна или попугай, вытягивающий вам «судьбу», всегда собирали благожелательную публику, не говоря уже об акробатических номерах, поднятии тяжестей и балансировании на шаре, которые вошли в поэзию в «Облачном призраке» Аполлинера:
Акробатик прошел колесом С таким совершенством, Что шарманка умолкла.
Он видел их тут часто, хотя площадь возле «Одеона» и бульвар Сен-Жермен стали его родным кварталом только спустя несколько лет, когда он поселился в самом сердце левобережного Парижа. Но подлинной экзотикой привлекали только отдаленные, незнакомые кварталы, лежащие в стороне от Триумфальной арки, от Елисейских полей и Вандомской площади. Под влиянием далекой прогулки в Сен-Мерри, в обществе Молле, Аполлинер напишет свое необычное стихотворение «Музыкант из Сен-Мерри», являющееся как бы поэтическим и перефразированным вариантом сказки о крысолове, стихотворение загадочное и неоднократно привлекавшее внимание литературоведов. Манил его к себе еврейский квартал с бликами свечей, зажигаемых в праздничные дни, кучки бледных юношей с пейсами, в ермолках и черные атласные платья старух. Иногда он ходил обедать в окрестности Сен-Поль, заказывал тяжелый, горячий чулент, карпа с изюмом и пил золотое иерусалимское вино, ведь он же считал эту кухню одной из лучших в мире, а таинственная обособленность этого квартала привлекала его, как путешествие в незнакомую страну. В те времена, когда они с Молле и Сальмоном развозили по книжным лавкам экземпляры «Фестен д'Эзоп», они часто останавливались возле синагоги, прислушиваясь к песнопениям, доносящимся изнутри.
Когда Аполлинер еще ездил регулярно в Везине, его гостиной для приемов были бары возле вокзала Сен-Лазар, куда часто заглядывал Жарри и все, кто хотел увидеться с поэтом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95