с Шагалом и Сутиным его связывает гражданство матери — так же, как они, мадам Костровиикая является подданной этой могущественной, огромной России, в тени которой лежит забытая и неизвестная ему, почти легендарная польская полуродина. Он смотрит на этих людей и пытается их понять, чтобы самому понять, собственное прошлое и его сложность, и то, чего его лишили, одарив при этом романским наследием в виде культуры и темперамента. Эта та скрытая, очень интимная сторона его отношения ко вновь возникающим дружеским связям.
Вне этого национальность и происхождение в той среде ничего не значат, ведь это одно из самых демократических, естественно демократических товариществ того времени—а вот молодая литература уже куда более пронизана снобизмом и поделена на группы. Выхоленная молодость молодого Андре Жида с занятиями музыкой и систематическим чтением тяготеет к культурному, уравновешенному, умеренному и очень любопытному в интеллектуальном отношении обществу «Нувель ревю франсез», где талантливого, но «глупого» Жакоба было бы трудно представить заседающим во время интеллектуальных сиест рядом с Алленом, Ривьером или Тибо. Скажем прямо — не подходил бы там и Аполлинер, чей беспорядочный образ жизни и беспорядочная эрудиция, чуждая какой-либо системы, постоянно жаждущая экзотики и всякого рода пикантных раритетов из разных областей искусства и нравов, автоматически исключали его из круга клерков. В «Меркюр де Франс» и «Ла фа-ланж» достаточно быть хорошим поэтом, чтобы тебя уважали, в «Нувель ревю» необходимо принести с собой приданое, имеющее интеллектуальную значимость, к которой не питают никакой склонности ни ближайшее окружение Аполлинера, ни он сам. Некоторая неуравновешенность и скандалезность отталкивают Аполлинера равно как от компании умеренных болтунов, поэтическим патроном которых является Малларме, так и от салонного культа Бурже, над творчеством которого он посмеивается в одной из своих анекдотических хроник.
Недоверие проявляется с обеих сторон. В дневниках Ан-дре Жида нашлось только одно упоминание об Аполлинере, да и то случайного и слегка дискредитирующего характера: «Очень забавное и привлекательное лицо у Аполлинера». Автор «Имморалиста», разумеется, знал и интересовался этим человеком из иного мира, но явно имел с ним очень немного общего. Тем не менее он наблюдает за ним со вниманием и записывает впечатление, которое тот на него производит, делает он это так, словно наблюдает внешность человека, с которым ему никогда не дано будет разговаривать из-за различия языков. Поэт Аполлинер платит ему тем же, поскольку в полном юмора фельетоне, помещенном в «Меркюр де Франс», Андре Жид стал для него всего лишь предлогом, чтобы привести строфу из стихотворения недооцененного поэта Леона Поль Фаржа К культу Барреса склонялся из всего поэтического окружения Аполлинера один Андре Бийи, да и то не очень ревностно. Разноплеменная братия с Монмартра и Монпарнаса сторонилась всяческого идеологического балласта, самозабвенно занималась исключительно искусством, и только война 1914 года положила конец этой беззаботности, а до этого периода даже простые патриотические лозунги не могли рассчитывать на благоприятный отклик, на них не было спроса. К пламенной и одновременно монотонной риторике Пеги склонялся только один Лафрене, художник, воспитанный в атмосфере, весьма способствующей восприятию этой поэзии; будучи натурой раздумчивой, честолюбивой, замкнутой, он сознательно избирает себе в качестве художнического призвания подлинный крестный путь: спокойный темперамент и хорошее воспитание удерживают его на расстоянии от шумных споров, честолюбие толкает его на форум, чахотка, развившаяся в окопах, отнимает силы для работы, требующей нечеловеческих усилий. Ранняя смерть записывает его в героические ряды мучеников кубизма — вот же парадокс: единственного человека, которого материальные условия не заставляли биться за каждый грош на пакетик жареного картофеля, единственного, кто мог бросить эту забаву и жить удобной жизнью, занимаясь чтением, которое он так любил, и уютно вкушая прелести мира.
Аполлинер столкнулся с ним ближе в период, когда Лафрене на какое-то время примыкал к Браку, с которым его сблизили творческие искания и их общая родная Нормандия. Нормандцы составляли тогда немалую часть художников, ко всему еще они сближаются чрезвычайно быстро и отличаются тесной солидарностью. Дружба Аполлинера с Браком укрепилась под влиянием нормандского союза, связывающего Брака с Мари Ло-рапсен, потому что, хотя Брак родился в Аржантёйе, детство и молодость провел в Гавре, оба, Мари и Жорж, учились в одной академии Эмбер.
Брак какое-то время... в период фовизма — составляет неразрывный дуэт с Фришем, также родившимся в Гавре. Из Гавра и Дюфи, и сын нормандских крестьян Леже, нормандские предки у Дюфрене, так же как и у Фриша, это моряки и судовладельцы. Солидарность этих молодых северян можно сравнить разве что с солидарностью южан, уже более пожилых, собирающихся в «Ла вашетт», вокруг литераторского столика, за которым сидят Фредерик Мистраль, Эдмон Ростан, Жан Мореас, Франсис Жамм — один из самых молодых — и Анри Батай с покровительствующей им музой салонов, графиней де Ноайль.
Из столкновения этой симпатичной нормандской банды — придающей так много значения местам, где прошло детство, проведенное среди бурных порывов ветра, дующего с северного моря,— с черноволосой художнической порослью Испании возникнет целая сокровищница современного пластического искусства, обогащенного тревожной грустью выходцев из восточной Европы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95