.. Я говорю тебе это потому, что при всей полноте сыновней любви и абсолютной любви материнской мать моя не принимает никакого участия в моей жизни, и хорошо знает об этом: это вытекает из ее и моего характера, потому что, хотя в ней нет никакой тяги к литературе, особенно той, которой занимаюсь я, мы все же походим друг на друга, главным образом из-за нашей гордости, только она неукротима, абсолютно неукротима, как это бывает лишь у женщин славянского происхождения (читай Достоевского), и я могу жить только вдали от нее, а когда мы вместе, она обращается со мной как с девятилетним мальчишкой, при случае она могла бы даже дать мне оплеуху, что я принял бы без сопротивления, так как ни за что на свете не захотел бы ее обижать, но я так же независим, как она, так что не мог бы жить вместе с нею.
Она слишком меня любит, а я так же люблю ее. Более строгий характер моего брата позволяет ему жить с нею под одной крышей, да и поскольку он не литератор, мать его уважает куда больше. Но мать моя, сама не подозревая о том,— поэт, как и я, и многое написанное мной исходит от нее, от того, что она говорит, даже что думает».
Как видим, отношение Аполлинера к матери вырастает в его жизни до размеров проблемы, и такой, с которой нельзя не считаться.
Немного было избранников, которые могли переступить порог дома в Везине: Андре Сальмон, Рене Никосия, единственный — если верить его словам,— кому Аполлинер показал фотографию итальянского офицера, сказав: «Это мой отец». Раз были там даже Пикассо и Макс Жакоб (волосы встают дыбом при мысли об этом) и богатый юнец из золотой молодежи, представитель датского музея Петер Мадсен, которому удалось завоевать особое расположение мадам Костровицкой. Здесь определенную роль мог сыграть его неподдельный, хотя и очень молодой баронский титул! Он-то и оставил краткую, но великолепную характеристику матери Аполлинера, делающую честь как лапидарности его пера, так и блистательной наблюдательности.
Андре Сальмон, приглашенный Аполлинером за город, с первой минуты был коварно завлечен в подстроенную ему ловушку. Поэт провел его в виллу, вежливо представил матери, после чего, жалуясь на свирепую мигрень, на целый день завалился в постель, запершись в одной из комнат. Слегка ошеломленный, но как всегда вежливый Сальмон, закрыв на миг глаза и вручив себя добрым богам, вошел в клетку грозной, но располагающей хорошим хозяйством львицы, которая, кормя и поя, продержала его в этом непрестанном состоянии гостеприимства почти двенадцать часов. Только поздним вечером он, не получив аудиенции у все еще страдающего приятеля, отбыл, разумеется с традиционным свертком под мышкой. Наибольшее впечатление произвел на него раскинутый в одной из комнат ханский шатер, под которым подавались кофе, табак и ликеры.
Сплетен о мадам Костровицкой сохранилось за полвека без счета. Владелец сдаваемой в Везине виллы жаловался, что ома самовольно срубила дуб, который затенил ее комнат, и осушила пруд, опасаясь сырости. С ужасом рассказывал он, что она пила чистый ром и писки, чуть-чуть разбавленный чаем.
Заметьте чаем! Он даже решался утверждать, что она била бедного Вейля, который как-то открыл ему дверь весь поцарапанный, объяснив свой вид злым характером жившей в Везине обезьянки. (У них была еще и обезьяна!) Владелец, обходя виллу, С изумлением увидел в столовой огромный бильярд и раскрытые ломберные столики, мебель, довольно необычную для мелкобуржуазного интерьера. Как видим, азарт не покидал мадам Костровицкую до преклонного" возраста, со временем исчезло только внешнее великолепие, элегантные казино сменились игорными помещениями поменьше. Уже во время пребывания в Бельгии, куда мадам Костровицкая вывезла сыновей на первые каникулы, забрав их из школы, ей по точно не установленным причинам было отказано в допуске в клуб иностранцев при казино в Спа. Это было первое предостережение, которое должно было принудить мадам Костровицкую вовремя сойти с пагубного пути азарта.
Каникулы, проведенные в Бельгии, в небольшом городке Ставло, один из самых ярких периодов в жизни Аполлинера. Он и его брат Альбер жили сначала под опекой дяди Вейля, потом одни. Неоднократно навещали они мать в Спа и Остенде, она же никогда к ним не рвалась, сохраняя для окружающих свое материнское инкогнито. Инкогнито очень пригодится по возвращения мальчиков в Париж, где будет возбуждено судебное дело против мадам Костровицкой, назвавшейся Ольгой Карповой (любопытно, что она взяла имя русского, которому царское правительство передало конфискованное у Костровицких родовое имение Оряны), из-за неоплаченного счета за проживание ее несовершеннолетних сыновей, Вильгельма и Альбера, в пансионате в Ставло.
Дело это не лишено пикантности. Оба мальчика считались в Париже кузенами мадам Карповой, что объясняется, очевидно, вопросами приличия (присутствие мсье Вейля!) и опасением перед бельгийскими кредиторами.
Дело кончится ничем, но весь этот досадный инцидент свидетельствует о постоянных финансовых затруднениях мадам Костровицкой и отсутствии у нее щепетильности там, где речь идет о повседневных житейских обязанностях.
В Ставло Вильгельм, уже юноша, ему девятнадцать, он пытается ухаживать за девушками и особым вниманием окружает красивую дочку тамошнего ресторатора, Мирейр, самую красивую девушку в городе. Ученические стихотворные начинания (он уже напечатал одно стихотворение в Ницце) становятся здесь настоящей поэзией, создается целый цикл весьма недурных стихов, посвященных Мирейр, насыщенных тонким чувством и тем великолепным ощущением атмосферы города, которое будет характерно для будущего Аполлинера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95