Так что Фернаида редко когда готовила обед на двоих, за излюбленное ризотто по-валенсийски усаживалась порядочная компания друзей, как всегда восхищенных кулинарными способностями подруги Пикассо, и беседа за ризотто затягивалась до позднего вечера.
А потом отправлялись в какой-нибудь из кабачков. С самым дешевым вином, после чего Пикассо, утащив в город шумливую ораву, потихоньку удирал в мастерскую, где подогретый весельем, возбужденный дружбой, одержимо работал до рассвета. Андре Сальмон, неутомимый рассказчик и хронист тех времен, который, как утверждают злые языки, доселе живет на капитал многообещавшей молодости, в своих бесконечных воспоминаниях, растянувшихся на десятки книг, увековечил сцену какого-то ночного вторжения к Пикассо: когда он и Жакоб, весьма навеселе, постучали уже заполночь к Пабло, они застали его погруженным в работу. В мастерской было темно и густо пахло черным табаком, только от светильника с оливковым маслом, который держал Пикассо, падал на холст, натянутый на подрамнике, блеклый и прыгающий свет. К тому времени, как они несколько протрезвели, начало светать и в голубеющем свете дня предстала сине-серая картина, с которой на них взирали пронизывающим взглядом худые, изможденные лица участников горькой драмы. После периода восхищения Тулуз-Лотреком Пикассо вернулся к испанской традиции, к.любимому Эль Греко, к трагической выразительности испанской живописи. Рассматривая полотна Пикассо, потрясенные друзья удивлялись, откуда столько боли, горя и отчаяния в этом веселом товарище, который так любит беззаботные шутки и проделки и так чудесно танцует фанданго. Довольно простодушный человек рассказывал, как недоверчиво встречали друзья поэтические жалобы Аполлинера, мягкого шутливого обжоры, смех которого витал над всеми сборищами друзей. После поэтов в воспоминаниях остаются только анекдоты и эффектные реплики, вся поэтическая атмосфера улетучивается вместе с ними, так что и потомки готовы потом удивляться, откуда берется эта двойственность творцов, поражающая при жизни и так несправедливо приведенная к однозначности историей, чрезмерно упрощающей их сложные портреты.
Пикассо уже тогда вызывал восхищение как художник. Его мастерский рисунок, огромная работоспособность и плодовитость, постоянные поиски и поэтический лиризм картин восхищают окружающих. Он сам убежден в своей силе. Некоторые даже сравнивают его с Рафаэлем, а Гертруда Стайн, его американская приятельница и покровительница, хорошо запомнила, как пытливо вглядывался Пикассо в картины Тулуз-Лотрека, висящие у нее дома, пока однажды не сказал с удовлетворением: «Теперь я могу это делать лучше, чем он».
Встреча с Пикассо производит на Аполлинера большое впечатление.
Сам вид его мастерской действует на его воображение. В визите к художнику, описанном в «Убийстве поэта», фоном служит комната Пикассо в «Бато-лавуар».
«И за дверью услышал медленно приближающиеся шаги человека, усталого или влекущего тяжелое бремя, а когда дверь открылась, в неожиданном свете произошло сотворение двух существ и их немедленное обручение.
В мастерской, похожей на конюшню, покоилось .беспорядочно разбросанное стадо, это были усыпленные картины, а стерегущий их пастух улыбнулся своему другу.
На полке груды желтых книжек прикидывались комками масла. И, проникая в плохо пригнанные двери, ветер загонял сюда неведомые существа, которые с тихим плачем жаловались от имени всех горестей и печалей на свете. Все волчицы отчаяния выли за дверью, готовые пожрать стадо, пастуха и его друга, чтобы подготовить на этом месте закладку нового города. Но в мастерской царила радость всех цветов. С северной стороны находилось большое окно, в которое было видно только небо, похожее на женскую песню, Крониаманталь снял пальто, которое упало на пол, как труп утопленника, и, сев на диван, молча смотрел на новую картину, стоящую на мольберте.
Одетый в голубую парусину босой художник также смотрел на картину, где в холодном тумане вспоминали о чем-то две женщины.
Был еще в мастерской зловещий предмет, большой кусок потрескавшегося зеркала, прикрепленный к стене загнутыми гвоздями, неисчерпаемое мертвое море, вертикальное, в глубине которого ненастоящая жизнь оживляла то, что не существует».
Когда Аполлинер начал бывать в «Бато-лавуар», Пикассо уже разрабатывает весьма парижский, полный нежного обаяния розовый период. Девушки, гибкие жены цирковых клоунов кормят грудью розовых младенцев, возле этой семейной группы неожиданно возникает старая добрая обезьяна, стройный мальчик тренируется на шаре под присмотром атлетического тренера, рядом с которым хрупкость его кажется еще более трогательной, молодая пара в костюмах циркачей сидит над стаканчиками абсента в бистро, глядя на прохожих спокойным, холодным и укоряющим взглядом. Есть в этих картинах какая-то сладость и печаль, но умиротворенная, лирическая и беззащитная. Этой же тематике следуют и стихи Аполлинера:
Музыка смолкла, начались разговоры с зеваками,
Накидавшими грош за грошем два с половиною франка,
Вместо трех, за которые старец согласился дать представление.
Но когда стало ясно, что больше никто не подкинет,
Решили и так начинать.
Из-под шарманки выскочил акробатик в чем-то чахоточно-розовом.
Отороченном мехом у щиколоток и запястий.
Он отрывисто что-то выкрикивал
И приветствовал, премило разводя
Раскрытые ладошки.
Ногу отставив, почти что став на колено, Он раскланялся на все стороны, И когда начал баланс на шаре»
Его хрупкое тело превратилось в нежнейшую музыку, при которой
никто не мог быть равнодушным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95