Переменчивый ритм счастья, то дурные, то хорошие дни попеременно, тяжкие от свершений и набрякшие от отсутствия их, а то беззаботные и пустые, вызывали прилив темных волн пережитого, вынесенного из тех лет, которые предшествовали появлению Мари. Отравляющие сумерки, отравляющие травы, отравляющая любовь наполняют душные строфы «Безвременников». «Сумерки», посвященные впоследствии Мари, наполнены грустными фигурами из розового периода Пикассо, доведенными здесь до безнадежности и отчаяния. Стихи эти еще сохранили в складках строф тяжесть рейнской атмосферы, есть в них еще плотность стиха символистов, назойливая и навязчивая, столь далекая от ясного и такого аполлинеровского развития темы в зрелых «Бродячих акробатах»:
Пяток кочующих актеров Бредет долиной вдоль заборов, Трактиров, запертых дверей,
И деревень, где нет церквей.
Но «Бродячие акробаты» — это уже картина, видимая из прозрачного отдаления, а не из самого ядра смутных состояний чувств, вызвавших появление «Сумерек». Вместе с «Безвременниками» и «Цыганкой» в 1907 году в ноябрьском номере «Ла фаланж» появятся стихи «Люль де Фантенен», передающие ошеломляющие, непостижимые и дерзкие пропасти, достигающие запретных пластов эротики. Стихи эти, так же, как «Дворец», вызывают больше всего споров среди критиков. Их неясность и при этом прозрачность отдельных образов и словаря, составляющего эротическую символику Аполлинера, пробивают брешь в гладеньком облике поэта, страдающего от отсутствия взаимности, этом романтическом шаблоне, привычно подменяющем живого Аполлинера. Щекотливая, изощренная поэтика этих стихов предвосхищает «неприлично» вырисованные олеографические символы на картинах художников-сюрреалистов. И не так уж нужна теория Фрейда, с которой кое-кто знаком в этой среде и о которой будет писать Аполлинер в одной из своих хроник, чтобы придать этим стихам выразительную и убедительную интерпретацию. Остальное доскажут знатоки состояния, вызываемого опиумом.
Известно, что Аполлинер бывал в обществе, где курили опиум, что было тогда особенно модно, и сам курил, но никогда не был наркоманом и даже скептически отзывался о действии этого наркотика. Опиум, как и гашиш, был тогда в Париже, а особенно в среде художников в таком ходу, что к нему прибегали почти так >&е, как к табаку или вину, желая познать что-то новое или добиться легко достижимого, хотя и кратковременного состояния блаженства. Баловались наркотиками и в «Бато-лавуар», и баловство это привело некоторых к трагическим результатам: неизлечимая наркомания, депрессия, однажды даже самоубийство. Аполлинер и Пикассо сумели удержаться в границах рискованной игры и простились с нею вовремя, так что не пострадали ни здоровье, ни творчество. Но ведь в эту «прекрасную эпоху» Парижа девятисотых годов для молодых людей существует столько соблазнов, о которых не говорят нравоучительные книжечки «Розовой библиотеки». Одиночество, чувственная натура и жизненное любопытство побуждают Аполлинера приоткрыть дверь к радостям, доступным каждому прохожему. Он не определяет для себя никаких ограничений, стремится познать все до самого конца, но это оказывается постыдно легким, поиски все новых и новых приключений вызывают состояние пресыщения и скуки, которые находят выход в поэзии. Хотя недовольство— это идеальное для поэзии состояние, особенно для поэзии аполлинеровского плана. Неизвестно также, что тут от недавнего одинокого прошлого, а что от любви к Мари в стихах с поражающей фразой: «и любовь стала дурной». Так отражается в поэзии этот самый счастливый период в жизни Аполлинера. Но слишком прямолинейно было бы искать в поэзии полного отражения человека. Стихи Аполлинера— это как бы испарения горечи, вздымающиеся от крепкого жизненного нектара. Радость — нечто неприсущее его поэтике. И потому безмятежность и даже радость, переполняющая встреченного на улице Аполлинера, застилают глаза его друзьям, не дают им видеть отчаяние тех часов, которые он проводит вдали от них, и тоскливое бродяжничество без свидетелей:
Я с книжкою в руке брел у По старым набережным Сены, Несущей воды, как беду, Как все страданья и измены.
О, есть ли худший день в году!
«Ла фаланж», в которой Аполлинер печатает тогда свои стихи, это один из бастионов символизма, упорным приверженцем которого является Жан Руайер, критик и друг Аполлинера, тот самый, который впервые привел банду с Монмартра на вечера «Вэр э проз» в «Клозери де лила». Присяжного авангардистского критика группа, идущая за Аполлинером, получила только в Морисе Рей-нале. Этот любитель поэзии, обожающий веселье и общество, устраивает в своей квартире на левом берегу Сены незабываемые вечера, украшением которых является его хрупкая, полная тонкого обаяния жена, с неизлечимо больными легкими. Разумеется, бывает у Рейналей и Аполлинер, как всегда жаждущий радушия, шума, хорошего вина и слушателей для своих рассказов, в которых эрудиция сочетается со слухами, а крепкое словцо нередко завершает звучным аккордом тонко нюансированный анекдот. Это ничего, что он умеет улетучиться в разгар веселья или вообще на несколько недель исчезнуть из поля зрения. Ничего, что является иногда в середине ужина и уже после десерта возвращается к остаткам основных блюд, оставленных для него в соседней комнате. Эта прожорливость не противоречит вдумчивой оценке поглощаемой пищи и таинственным образом уживается с нею. Замечания Аполлинера о каждом из кушаний поражают практическим знанием ингредиентов и вкусовых оттенков в зависимости от разных мест Франции и Европы, так что хозяйки дома никогда не жалуются, что их «фирменные блюда» не оценены должным образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95