Как тут можно было понять друг друга? И тем не менее Сандрар-новатор, вдохновляемый голодом и одиночеством, Сандрар-поэт станет на поэтическом пути Аполлинера, как верстовой столб или как указатель, от которого Аполлинер свернет к вершинам поэзии.
Когда кого-нибудь из художников, живущих в «Улье», навещают приятели, посещение часто завершается в излюбленном бистро на углу Данцигского пассажа. В полдень, во время обеденного перерыва, здесь можно встретить рабочих с ближайшей бойни, в белых передниках, запятнанных кровью, весело чокающихся стаканчиками. Случайного прохожего, который забегает сюда только пропустить рюмочку, вид этот так потрясает, что он, не сделав заказа, выскакивает. Молодой Сутин с красивыми руками и сонным лицом недоразвитого ребенка уже тогда начинает мечтать о создании собственного варианта рембрандтовского натюрморта с воловьей тушей. Впечатлительный Аполлинер предпочел бы вместо окровавленных передников разглядывать работниц из золотильных мастерских, которыми славятся окрестности площади Вогез; в одном из кафе, где они запивают пивом или вином свой полуденный легкий завтрак, можно видеть их ежедневно, как с припорошенными золотой пылью волосами и плечами беседуют они, смеясь, ни дать, ни взять налитые ангелицы обыденности. Но окрестности «Улья» более правдивы по являемой ими картине жизни. Так называемая Зона, находящаяся невдалеке отсюда, где ютится самая беднота парижская и наезжая, влечет Аполлинера к себе с настойчивостью, требующей удовлетворения.
На этот зов он ответит проникновенной поэмой.
Квартал этот, ритм жизни которого то неровный, слабый от истощения, а то вдруг возбужденный от неожиданных желаний, долетает до «Улья», сближает Аполлинера с живописной еврейской экзотикой, с которой он уже соприкоснулся во время пребывания на Рейне, подслушивая разговоры, подглядывая нравы и облекая все это в яркий, местами полный юмора, фантастики и нежности цикл рейнских стихов. Старый раввин, беседующий с Рейном и ветром, который борется с ним, хватая его за бороду и срывая с головы лисью шапку, это начало аполлинеровской галереи еврейских образов: Вечный Жид из «Иересиарха и К0», это обновление мифа, которому Аполлинер придает новый румянец жизни. И в Праге, и в каждом из вновь увиденных городов Аполлинер часами бродит по еврейским кварталам. Его привлекает не только иной образ жизни обитателей гетто, иные общественные и нравственные законы, его интересуют тайны Талмуда и кабалистики, в них он ищет источники неведомых ему истин, таинственность и пророческий смысл которых влекут его с поэтической силой. В этом он не одинок. В Париже в то время существует клуб кабалистов, который устраивает таинственные собрания и финансирует книжные издательства, эзотерические науки в моде. Культ сатаны, йога, учения восточных мудрецов, живописные суеверия, сеансы со столоверчением, гадания и предсказания служат темами для салонных разговоров, предлогом для светских развлечений, которые обожают и поэты с художниками. В целом заинтересованность всем этим не больше, чем мода и игра, серьезные товарищества и клубы одержимых посещаются людьми иного склада. Но достаточно и моды, чтобы придать разговорам и намекам тон, ныне просто не передаваемый, присущий определенным кругам того времени. Аполлинер с удовольствием слушает все эти истории, высмеивает иррациональные предсказания, но смех его какой-то деланный. Нередко им владеет какая-то неуверенность, общая заговорщицкая атмосфера таинственности и провидчества порой так сильна, что поэт как будто капитулирует перед нею. Уступает, когда действие неясных сил направлено непосредственно на него.
Существует стихотворение. Написанное в 1910 году, вызванное сомнениями поэта в связи с вещами вроде бы пустяковыми, но трудно объяснимыми. Уже сам факт, что Аполлинер поддался любопытству и пошел к известной г.а-далке мадам Виолетте Деруа, говорит о том, что он позволил втянуть себя в далеко не простую игру. Разумеется, он мог сделать это для того, чтобы создать из собранного материала еще один увлекательный фельетончик для «Меркюр де Франс». Однако результат оказался не совсем благоприятным. Впечатлительный и наивный, в глубине души, возможно, слегка суеверный, как многие тонкие и одаренные воображением артистические натуры, неравнодушные к сказочной стихии магического, он был ошеломлен этим визитом, вышел оттуда пораженный совпадением сказанного ему с фактами его жизни. Несколько протрезвев, он поделился своими переживаниями с читателями «Меркюр де Франс», умеренно похвалив талант мадам Деруа. Друзья его вспоминают, какое впечатление произвело на Аполлинера предсказание Жакоба. По этому предсказанию, Рене Дализу предстояло умереть первым из его друзей и при этом в молодом возрасте. Дализ, настроенный как всегда скептически, равнодушен к зловещему гаданию, но действительно погиб в 1918 году во время войны от немецкого снаряда. Жакоб нагадал Мари Лорансен, что ей придется покинуть Францию надолго и при очень грустных обстоятельствах; Аполлинеру — что он умрет, не дождавшись сланы, которая суждена ему посмертно. Выслушав это, Аполлинер так рассердился на Жакоба, что пытался его ударить. С трудом их разняли. Агюллинер выбежал из комнаты, какое-то время душил свою злость в коридоре, но до конца вечера так и не успокоился. Да и кто любит дурные предсказания? А это предсказание, к сожалению, сбылось полностью. И вообще Аполлинеру не везло на добрые предсказания. Вскоре потом его друг Кирико напишет свой знаменитый пророческий портрет поэта, названный «Человек — мишень»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95